Наследники Кремля - [67]

Мама ее спрашивает: «Что ж ты булочек не берешь?».

Бабушка отвечает: «Чай, они у тебя скоромные».

А мама уверяет ее: «Нет, постные, только сахару положила». Берет бабушка булочку, пьет чай с ней, а сама сомневается: «Ты меня, Катерина, обманываешь, Бог нас покарает».

Теперь и у отца на душе стало спокойней: хозяйство в Троице, какое ни бедное, а на ходу: в случае, если снова его посадят, мы будем накормлены.

Теперь-то уж, когда видно было, что в Петербурге за ним следят, мог же он хоть сколько-то задержаться дома. И дела в хозяйстве стали чуть лучше, и мама уже снова ждала ребенка. Нас, ребят, он любил. Возился с нами. Один из нас на колени ему залезет, другой — сзади, на плечи, а то устроим с ним кучу малу, пока мама нас не разгонит. И все же в конце года он снова сказал маме, что должен ехать.

Мама отвезла его на лошаденке в Кашин и в январе, оставив нас бабушке, отправилась вслед за ним. Наслушавшись бабушкиных рассказов, она боялась рожать в деревне.

Отец опять жил в Петербурге, опять нелегально, опять работал токарем-лекальщиком на орудийном заводе, входил в состав только что восстановленного после разгрома Петербургского комитета партии большевиков.

Снимал он угол в комнате у хозяйки — три шага в длину, два в ширину, на Лиговке. Условий для мамы в ее положении, конечно, тут не было, и через несколько дней он отправил ее в Нарву, где жили ее родители. Там родился у нее третий ребенок — Лида.

Вале было четыре с половиной, мне — два с половиной. И вот в нашей семье — еще одна девочка!

Заехав в Петербург и показав маленькую отцу, мама вернулась в деревню.

Теперь, когда нас было трое, материально в семье стало еще труднее.

Валя, старший, подрос — отец и его стал учить, как жить в нужде, как жить и не ныть. Как-то Валя взял кусок колбасы и стал его есть без хлеба. А отец положил немного колбасы на большой ломоть хлеба и говорит: «Хлеб ты ешь, а колбасу все дальше и дальше от себя отодвигай, пока она на самом краешке не окажется. А когда видишь, что кончился хлеб, тогда и колбасу можно съесть. Это такой фокус. Делай так, и всегда будешь сыт».

В октябре мама приехала к нему повидаться — взяла с собой Валю и Лиду.

Но не успели они побыть с отцом и недели, как его снова забрали. Мама не знала, в какой он тюрьме, обращалась во все полицейские участки, ей отвечали, что такого не знают.

Как-то утром мама одела Валю, ему тогда было лет пять, завернула в одеяло Лиду, она еще грудная была, завязала в платок бутылку и пошла с ребятами в охранное отделение — оставить их было не с кем.

Зашла в приемную, где сидел дежурный. Он спросил ее, что ей нужно. Мама сказала, что, мол, пришла узнать, где ее муж Михаил Иванович Калинин и когда он вернется домой. Сказала, что приехала из деревни с ребятами, мужа забрали, а у нее нет денег, чтобы уехать, и здесь нечем жить. Так это правда и было. Дежурный ответил ей, что ничего не знает и справок никаких не дает.

Мама попросила его указать начальника, который знает и может ей все разъяснить.

Он и этого сделать не хотел.

Тогда мама посадила Валю на диван и сама села рядом с Лидой. Решила сидеть, пока своего добьется: мама у нас упорная была, уж если примет решение — ничто ее не остановит!

Так она просидела с двенадцати до пяти. Дежурный принимал различные меры, чтобы заставить ее уйти, но мама твердо стояла на своем. Пусть, мол, ей скажут, где ее муж и когда он вернется домой. Или пусть ее отведут к тому, кто это знает: без этого она не уйдет. Валя устал, но терпел, а Лида стала кричать из своего одеяла на всю охранку.

Наконец чиновник не выдержал, оставил кого-то вместо себя, сказал, что сейчас вернется, и вышел.

И верно, скоро вернулся, сказал маме, чтобы она с ребятами шла домой, что, мол, дня через три ее муж будет дома.

Мама в это не очень поверила, пообещала, что, если через три дня отца не будет, она снова придет и будет сидеть здесь с детьми, пока его не отпустят.

Кончались уже третьи сутки. Мама выкупала ребят, уложила их спать в девять часов, выстирала пеленки. Вот уже десять, а никого нет.

Мама подумала, что ее обманули, решила, что завтра пойдет опять и хоть три дня будет сидеть, а своего добьется!

В половине одиннадцатого она легла спать, а уснуть не может. За стеной уже пробило одиннадцать, в доме тихо, все уснули давно, а она лежит — к каждому шороху прислушивается. Вдруг слышит — хлопнула нижняя дверь, слышит быстрые шаги по лестнице, тихий стук. Вскочила, что-то накинула на себя, открыла дверь в коридор — он!

Мама вспоминает, что это была очень счастливая встреча. Побыли немного вместе, и снова маме пришлось отправиться в Троицу. Там ведь я оставалась, бабушка, все наше хозяйство. Чтобы делали отец и мать во всех этих бурях с нами тремя, если бы не было этого твердого островка — нашей избы в три окна и скупого надела нашего в Верхней Троице!

Вот и приходилось держаться деревни… Теперь, когда мы немного уже подросли, а отцу все труднее было выкраивать время, чтобы помогать в нашем деревенском хозяйстве, бабушка снова стала работать в поле, так же, как мама, а мы, ребята, оставались дома одни. Пашу, Прасковью Ивановну, к этому времени уже выдали замуж.