Наследники Кремля - [66]

Екатерину Ивановну арестовали в 1937 году, а выпустили по амнистии (!) в 1945-м, когда Михаил Иванович был уже тяжело болен. Выпустили, но не разрешили жить на кремлевской квартире, предложили переехать на другую. Можно представить душевное состояние Екатерины Ивановны, когда ей пришлось идти за гробом Михаила Ивановича рядом со Сталиным, Маленковым, Берия.

Я был знаком с Екатериной Ивановной: в 60-е годы она приходила в редакцию «Известий», просила помочь в организации музея Михаила Ивановича, но никогда не говорила о пережитом.»

«Собственно, много говорить о Калинине не приходится, — утверждал бывший секретарь Сталина Борис Бажанов. — Фигура совершенно бесцветная, декоративный «всероссийский староста», был Лениным введен в Политбюро зря. Здесь его терпели и совсем с ним не считались. На официальных церемониях он выполнял свои сусально-крестьянские функции. Никогда он не имел никаких претензий ни на какую самостоятельность и всегда покорно шел за тем, кто был у власти. На всякий случай ГПУ, чтобы иметь о нем компрометирующий материал, подсовывало ему молоденьких балерин из Большого театра, не без того, чтоб эти операции были одобрены товарищем Каннером. По неопытности Михалваныч довольствовался самым третьим сортом. Компрометацию эту организовывали и из лишнего служебного усердия, так как в сущности ни малейшей надобности в ней не было — Михалваныч никогда не позволил бы себе каких-нибудь выступлений против власть имущих. Даже позже, когда Сталин проводил гигантское истребление деревни, Михалваныч, хорошо знавший деревню, делал вид, что ничего особенного не происходит, самое большее, не выходил из этого добродушно-стариковского ворчанья, к которому Политбюро давно привыкло как к чему-то, не имеющему никакого значения. Короче говоря, был Михаил Иванович ничтожен и труслив, почему и прошел благополучно все сталинские времена, умер в своей постели и удостоился того, что город Кенигсберг стал называться Калининград. В 1937 году Сталин приказал арестовать его жену. Михаил Иванович и глазом не моргнул: трудные были времена.»

Необходимо отметить, что жена Калинина во время арестов своего мужа (а было это до октябрьского переворота) вела себя совсем по-другому — самоотверженно добивалась свиданий и вместе с детьми отстаивала длинные очереди у ворот тюрьмы, чтобы вручить передачу. Как видно, не всегда долг платежом красен.

Мелочность и хитрость Всесоюзного старосты проглядывает даже в написанных его дочерью воспоминаниях. Хотя книга «Отец» была задумана совсем с иной целью.

«В шестом году мама и отец поженились, и отец повез ее в Верхнюю Троицу. Как вспоминает мама, ее поразила красота нашей деревни: синяя Медведица, а вокруг леса и леса — целое море; она привыкала в Вевеле к настоящему морю, но здесь ей показалось не хуже. Зато с порядком верхнетроицкой жизни, вернее, с ее беспорядком она не могла примириться.

Мама знала, что такое нужда. Отец ее был сапожником, на фабрику она пошла восьми лет, в четырнадцать уже была заправской ткачихой — недаром, когда она приняла участие в стачке, ей было только семнадцать лет. Но такой нужды и такого быта, как у нас в Верхней Троице, в Эстонии она не видела. Ей трудно было понять, как это так — живут в лесах, а баню себе не срубят, моются в русской печи, там, где пекут хлеб. Живут на земле, а впроголодь: больше картошка, капусты до осени не хватает, а коровье масло, если его соберут за лето несколько фунтов, так продают.

Маме все это было дико.

Через год, когда они уже ждали ребенка, отец снова отвез маму в деревню. Ему казалось, что маме здесь будет спокойнее. Но, по правде сказать, в верхнетроицком доме маме не очень-то рады были. И невенчаны они были с отцом, и говорила мама по-русски плохо, и приданого не было за ней никакого — приходилось сарафан у свекрови брать, чтобы на поле пойти.

При этом характером мама была вспыльчивая, прямая. Словом, не ужилась она в Троицком. Вскоре после того, как дедушка умер, она взяла и уехала в Питер.

Отец все еще работал токарем на трубочном заводе, куда его устроил товарищ.

Пока не было мамы, он переселился на остров с выразительным названием Голодай и уже собирался было на отпуск ехать в деревню.

Наверное, ему было жаль, что мама не смогла сжиться с его семьей, но говорить об этом он ничего не стал: он не любил искать правых и виноватых, когда в этом не было смысла. Здесь, на острове Голодай, родился у них первый ребенок, крепыш по тем временам — почти десять фунтов!

Как-то отец пришел очень поздно, мама и мальчик спали уже. Пришел не один, привел товарищей показать им сына. Вынул его тихонько из постели, на стол положил, распеленал, показал товарищам не только ноги и руки, но каждый пальчик в отдельности, так он гордился сыном.

Как я говорила уже, назвали мальчика Валерьяном.

Бабушка, конечно, соблюдала посты, а мама считала, что вся жизнь — пост полуголодный. Что же мучить себя?

Она не верила в Бога еще до встречи с отцом.

Как-то воскресным утром во время поста мама пекла булочки. Налила молока в тесто и, против обыкновения, масла немного в тесто добавила, конечно, чтоб бабушка не заметила. Булочки вышли душистые и румяные. Положила их все горкой на блюдо — свежие, только из русской печки. Мы все едим, а бабушка не притронулась даже.