Наследница бриллиантов - [22]

Во время затянувшегося судебного разбирательства Микеле Профумо ни разу не вызвал к себе Марию Карлотту. Во-первых, к моменту банкротства она еще была несовершеннолетней, а во-вторых, и это было очевидно, не имела к финансовым делам никакого отношения. Тогда почему ему с такой настойчивостью шлют эти письма на голубой бумаге? Почему заставляют поверить в причастность девушки к тайне миллиардов Ровести?

— Если вам придется допрашивать по этому делу Марию Карлотту, будьте с ней очень деликатны. Имейте в виду, она — существо чистое и ранимое, — сказал однажды близкий друг семьи Ровести Джулио де Брос.

Профумо не мог не прислушаться к мнению выдающегося правоведа, своего бывшего профессора, чья глубокая порядочность не вызывала у него никаких сомнений. Джулио де Бросу было уже за шестьдесят, но он не терял своего обаяния, поэтому студентки продолжали в него влюбляться. Когда-то у него была любовная связь с Соней, ставшей позже невесткой старика Ровести, и болтали, что именно из-за этой истории он так и остался холостяком.

— Присоединю его пока к остальным, — сказал судья и положил письмо в один из ящиков стола. — Посмотрим, что они еще придумают.

— В свое время узнаете, — бесстрастно сказал секретарь.

Иногда Профумо испытывал к Флорио что-то вроде зависти: точно выполняя распоряжения начальства, он оставался совершенно равнодушным к сути происходящего. Оформляя дела, подшивая документы, выписывая повестки, он не задавался вопросами о добре и зле, правде и лжи, потому что это не входило в круг его обязанностей. Наследство Ровести, наделавшее в свое время много шуму, оставило этого бюрократа абсолютно равнодушным. Что касается самого Профумо, он привык распутывать финансовые махинации, уголовные преступления, но не охотиться за сокровищами.

— Мы там же, с чего и начали, — горестно вздохнул он.

— Похоже на то, — подтвердил Флорио.

— Хотелось бы услышать ваше мнение об этой истории…

— А что, если эта юная Ровести и в самом деле знает, где дедушкины бриллианты? — сказал секретарь. — Или состоит в сговоре с кем-то, кто знает? Почему бы с ней не поговорить, тем более что она уже не ребенок?

Судья с любопытством выслушал секретаря. Он не ожидал, что тот способен на такие пространные рассуждения. «В самом деле, чем мы рискуем?» — подумал он. Марию Карлотту он видел только на фотографиях, снятых во время похорон: один раз — деда, другой раз — отца. Красивая девушка, но с каким-то душевным надломом, это сразу бросалось в глаза. «Чистое и ранимое существо», — вспомнились ему слова профессора.

— Пошлем ей вызов в Венецию, пусть приедет. Постараемся осторожно что-нибудь у нее узнать.

ГЛАВА 2

— Шлюха, вот ты кто! — воскликнула Соня и, не сдержавшись, со всего размаху ударила дочь по лицу. Удар был такой сильный, что Мария Карлотта пошатнулась. Невольно схватившись за онемевшую щеку, она почувствовала не боль — боль можно и стерпеть, в конце концов, — а обиду: мать несправедлива к ней, она не понимает ее и, главное, не стремится понять.

— Кто бы говорил, — с горькой усмешкой ответила она матери. — Не будь ты сама шлюхой, разве вышла бы замуж за моего отца?

Соня запустила пальцы в свои густые длинные волосы и с отчаянием взглянула на дочь. Двадцатитрехлетняя Мария Карлотта не просто ответила грубостью на грубость; судя по ее тону, она и в самом деле считает, что мать у нее шлюха.

Девушка отошла к окну, из которого доносился нестерпимо громкий шум моторов с Канале Гранде. Ей было жаль, что она не сдержалась и оскорбила мать, но та сама виновата — зачем она ее ударила? Мария Карлотта не могла поверить, что такую вспышку гнева вызвала ее беременность. Причина, должно быть, в отце ее будущего ребенка, фотографе Макси Сольмане, именно он ей не нравится. Макси был непризнанный гений, он создавал настоящие шедевры, переводя в зрительные образы глубокие философские понятия. Печатались его работы редко, поэтому о хороших заработках и речи не было.

— Ты должна сделать аборт, — решительно заявила Соня.

— Ни за что, — столь же решительно ответила Мария Карлотта.

Прошла неделя, и Мария Карлотта вспомнила эту неприятную сцену, подъезжая в гондоле к дому — старинному палаццо Маццон, чье отражение плясало и кривилось во взбаламученной катерами маслянистой воде Канале Гранде.

Хотя предыдущие владельцы и подпортили фасад, ремонтируя дворец, он с его характерными стрельчатыми окнами и арочными лоджиями второго этажа, почти такими же, как во Дворце дожей, по-прежнему оставался ярким образцом готической архитектуры. Джованни Ровести приобрел его в начале пятидесятых, отреставрировал и после смерти завещал сыну и невестке. Пять лет назад Антонио умер, и Соня с Марией Карлоттой остались здесь вдвоем. Много историй хранил этот великолепный дворец, построенный когда-то Альвизе Маццоном и теперь принадлежавший Соне Бренна Ровести.

Мария Карлотта любовалась своим домом, но по мере приближения к нему с болью обнаруживала все новые признаки разрушения. Двери подгнили, ступени маленькой пристани ушли под воду, которая уже почти достигла уровня первого этажа. Внутри здание было в еще более плачевном состоянии: от постоянной влаги вздыбились полы, обвалилась штукатурка, потускнели и осыпались великолепные фрески. Чтобы привести дворец в порядок, нужны были огромные деньги, которых у семьи Ровести в результате недальновидной издательской политики больше не было. Старик Ровести оставил своим наследникам, помимо издательства, дома, виллы, земельные владения, акции доходных предприятий, разбросанных по всему миру. За считанные годы от этого состояния не осталось и следа — империя, созданная усилиями Джованни Ровести, рухнула.