Наследница - [8]

— Нет! — догадался наконец Николай. — Это домработница.

— Какой сервис!

— Честно говоря, сам не ожидал, — пожал плечами Воронцов.

— Симпатичная?

— Домработница?

— Ну не я же!

— Не знаю. Никогда ее не видел.

— Зажмуриваетесь, когда она приходит? — впервые за вечер улыбнулась Лия.

— Нет… Долгая история, — отмахнулся Воронцов.

— А вы расскажите. Ночь длинная, — попросила Лия, устраиваясь поудобнее и не спуская с него глаз.

— Да, собственно, и рассказывать нечего, — отчего-то смутился Воронцов. — Друг мне ее подсунул. У него знакомая живет в этом доме и очень нуждается в деньгах. Я согласился, чтобы она у меня прибирала и готовила ужин, но с условием: деньги оставляю на столе, а когда прихожу — чтоб даже след ее простыл.

— Вот, значит, вы какой — женоненавистник.

— Совсем наоборот, — ляпнул Николай Васильевич и осекся.

Лия молча улыбалась и, прищурившись, смотрела Воронцову в глаза поверх своего пустого стакана.

— Еще немного?

— Гулять так гулять.

Удивительное дело — они проболтали всю ночь, приглушив звук телевизора. Воронцов рассказал ей и о том, как попал в КГБ, и про Афган. Она слушала так, что хотелось рассказывать еще и еще. К утру, когда на улице зажужжал поток машин, Николай спросил Лию:

— Ну, какие планы на грядущий день?

Он был совершенно уверен, что она поблагодарит его за компанию и исчезнет навсегда, не оставив телефона. Собственно, это и правильно. Людям порой хочется выговориться перед незнакомым человеком, но, разумеется, с тем условием, чтобы больше никогда его не встречать.

— Завалиться спать, — отозвалась Лия.

Воронцов кивнул и принялся деловито сгребать со стола остатки вчерашнего пира. Лия усмехнулась, подошла к окну, провела ногтем по стеклу и, не оборачиваясь, тихо спросила:

— Можно я останусь у тебя? — к утру они были на «ты».

Воронцова бросило в жар. Ему весь вечер казалось, что этим кончится, но он вспоминал, что ему — пятьдесят пять, что девочка годится ему в младшие дочери, и гнал эту шальную мысль. «Скорее всего, она имеет в виду что-нибудь совсем другое, — успокаивал он себя. — Не хочет возвращаться в пустую квартиру или…»

Лия медленно шла от окна, не сводя с него глаз. Приподнявшись на цыпочки, она обвила его шею руками и, прижавшись к нему всем телом, жарко шепнула в самое ухо:

— Вижу, ты не против…

Конечно, он был против! Но не успел сказать ей об этом, потому что она закрыла ему рот поцелуем, и он уже ничего не мог с собой поделать. Управлять движением льдов на Северном полюсе было бы сейчас сподручнее, чем собственным естеством, когда к нему прижималась эта хрупкая девочка с темно-рыжей шапкой волос, точь-в-точь таких, какие были когда-то у его первой подружки. Он ничего не ждал от этой девочки, но если бы у него и были какие-либо ожидания, то Лия превзошла бы даже самые смелые из них. Ее руки были опытными, ласки — искусными, раскрепощенность — абсолютной. Но он не сумел ни оценить этого, ни даже подметить. Он утолял свой голод, стремясь заполнить внутреннюю пустоту. Но пустота оказалась огромной как вселенная, а утоление голода походило на орошение раскаленных пустынных барханов, которые пропускают сквозь себя воду и снова так же горячи и ненасытны.

К полудню, когда сквозь пелену страсти стали проступать контуры привычного мира — ее гибкая спина, разоренный стол, светлое пятно окна, — он почувствовал, что она утомилась, что движения ее замедлились и сделались ленивыми. Воронцов поцеловал Лию в плечо и осторожно прижался к ее горячему боку.

— Не выгонишь меня сразу? — прошептала она, обнимая его. — Как там у тебя положено? «Чтобы след мой простыл…» Я поживу совсем немного, не бойся.

Синь глаз блеснула между ресницами и погасла. Вряд ли она ждала ответа. Но он все-таки пообещал:

— Не выгоню.

И, проваливаясь в сон, успел скороговоркой произнести про себя слова, которые в редкие мгновения близости с женщинами твердил последние годы, как магическое заклинание: «Прости, Вика».

Но приснилась ему в эту ночь совсем не Вика. И даже не Лия. А девочка из детства, на которую Лия была так похожа. Он все ходил за ней по пятам и не мог окликнуть, потому что позабыл ее имя. И только под утро, перед тем как проснуться, вспомнил, что звали ее Галиной…

4

15 декабря 2000 года. Санкт-Петербург

Галина Ивановна Светлова сидела у окна и смотрела, как кружатся в воздухе снежинки. Непонятно, что там творилось с ветром, но одни летели вниз, другие — в стороны, а третьи, будто передумав падать на землю, снова неслись вверх. Ей безумно хотелось выйти на улицу, полной грудью вдохнуть свежего воздуха. Не рафинированного, как в ее палате, а морозного, обжигающего, пахнущего хвоей.

Три недели в клинике тянулись так медленно, что время от времени ее посещала безумная мысль — бежать. И если бы не лицо…

— Галина Ивановна… — в дверь больничной палаты заглянула молоденькая медсестра.

— Зиночка, я ведь вас уже просила, зовите меня просто Галиной, — не оборачиваясь, с некоторым раздражением попросила ее женщина.

— Но, Галина Ивановна, миленькая, мне так неловко, вы ведь настолько старше…

Женщина наконец обернулась и посмотрела на Зину так, словно хотела придушить. Девушка осеклась и замолчала.