…Как только Данила сел в поезд, тоска стала отпускать. Стук колес действовал лучше любого лекарства. Сердце ожило и забилось ритмично.
Воздух преодолел наконец невидимую преграду и покатил в легкие по широкому руслу живительным потоком. Данила вздохнул полной грудью и тоска отступила. Впрочем, как всегда. Странствия сделались его лекарством, действующим благотворно и безотказно.
Данила закинул рюкзак наверх, расстелил белье и блаженно растянулся на верхней полке.
Чувствовал он себя как новорожденный – кровь ускоряла свой бег, сладко пульсировал в теле избыток жизненных сил и мир распахивался перед ним словно заново.
Странные приступы начались у него спустя пять лет после алтайских приключений. К тому времени все разъезды по стране и перипетии с устройством детей были позади, и маленький детский дом зажил спокойной размеренной жизнью.
Сначала Данила заскучал. То ли от непривычной за последние годы спокойной обстановки, то ли оттого, что больше не нужно было использовать свой дар для преодоления сотни препятствий, которых у них раньше было предостаточно, но он стал подолгу бродить по лесу, заставляя деревья то там, то здесь заходиться в неистовом хлопанье ветками. Двигался по лесу будто ветер, и трава стелилась перед ним, прижимаясь к земле. Он жадно ждал, что вот завтра проснется ранним утром счастливым, как раньше, как обычно.
Но облегчения не наступало, его состояние только ухудшалось: скуку сменяла тяжелая, душащая тоска. Теперь, справившись с делами по дому, которые требовали мужских рук, Данила часами сидел на скамейке под окном, глядя перед собой и ни о чем не думая. С одной стороны, такое состояние его очень тревожило, а с другой – всепоглощающая апатия сковывала ленью тело и движение мысли. Данила видел себя со стороны растением, тянущим соки земли только для того, чтобы зачарованно следовать смене часов дня и времен года.
Марта не сразу заметила в нем перемены. Дети заполонили не только дом, но и ее душу. Тревожное чувство овладело ею лишь тогда, когда к приступам хандры у Данилы добавились еще и высокая температура, слабость и постоянная ноющая боль в сердце.
Через месяц состояние Данилы ухудшилось настолько, что он с трудом волочил ноги, передвигаясь по саду, а любая незначительная работа вызывала у него испарину и отдышку. Педиатр, посещавший детский дом раз в неделю, посоветовал ему лечь в больницу на обследование, и Марта горячо поддержала эту идею.
Из больницы Данила вернулся похожим на тень. Осунулся и ослабел еще больше. Врачи констатировали нарушение сердечной деятельности, но причины такого нарушения так и не отыскали. Он угасал как свеча. Ольга Ивановна, всхлипывая, шептала Марте про смертельные болезни, про рак, про скорую смерть.
Марта не плакала. Если Даниле остались считанные дни, никакие слезы не смогут принести ей облегчения. Где-то в самой сердцевине души залегла глубокая трещина, сердце рвалось на части, но она и виду не подавала, стараясь вести себя как обычно и с Данилой, и в особенности – с детьми. Дети ничего не должны заметить. Им и так не слишком повезло в жизни.
И вот тогда, находясь почти на краю могилы, Данила услышал зов. Как будто слабый радиосигнал пробился к судну, из последних сил борющемуся с ураганом. Сигнал был неопределенный, его требования были не понятны. Но появилась надежда. На избавление – не от смерти, нет, – от тоски, которая была хуже смерти.
Ему страстно захотелось покинуть дом, Марту, дочь, детей, мир, ставший простым, безопасным и привычным. Сначала Данила гнал прочь желание, имевшее привкус предательства, но потом решил: не все ли равно, каким образом он покинет свой маленький привычный мир? Не лучше ли исчезнуть сейчас, чтобы не причинять лишних страданий близким? Ведь даже кошки, умирая, убегают подальше от дома…
Как только решение окончательно созрело, он объявил о нем Марте. Она не спорила, не плакала, не умоляла остаться. Она положила руки ему на плечи, долго смотрела в глаза и наконец сказала: «Я знаю, ты сделаешь так, как будет лучше для всех нас».
До Заветного Данила добирался пешком через лес. Вокруг стоял густой туман, тропинка то и дело уплывала из-под ног. Вскоре он сбился с пути, земля сделалась зыбкой и туфли наполнись водой. Но натыкаясь на деревья, он продолжал идти куда-то в туман, как зачарованный. Потому что зов сделался отчетливее и сил неожиданно прибавилось.
Он явственно слышал какой-то неясный звук, похожий на мольбу, и двигался в его направлении.
Посреди трясины на поляне он наткнулся на собаку. Лохматый куцый зверек обреченно завывал, поднимая мордочку к небу, которого сквозь туман не было видно. Данила усмехнулся, вот тебе и высший зов. Всего лишь заблудившаяся болонка. Он свистнул, и пес, радостно встрепенувшись, кинулся было к нему, но растянулся и шлепнулся в траву. Задняя лапа его неестественно вытянулась.
Данила подошел ближе. Так и есть, собака попала в силки. Он перерезал веревку и протянул руку к зверьку, но вместо благодарности тот, заливаясь радостным лаем, кинулся в туман.
Данила пожал плечами и повернул назад, пытаясь отыскать потерянную тропинку. Вставало солнце, туман рассеивался. Данила бодро шел по лесу и насвистывал. Давно он не чувствовал себя так хорошо. Голова, правда, слегка кружилась, и сердце еще покалывало, но уже гораздо реже…
