Наследие предков - [99]

— Ну, это неизвестно еще кому больше страдать придется! Тот, кто придет за мной, вам и о здоровье пояснит и небо в алмазах замастырит, поэтому я бы не стал.

— Что не стал? — выпалил начинающий заводиться Молоток.

— Не стал бы с таких вот гнилых подкатов знакомство начинать!

Не успел Боцман договорить фразу, как здоровенный кулак Молотка молниеносно взмыл от левого бедра и впечатался ему в переносицу. От такого удара ноги Колюни оторвались от пола и в изящном полете сопроводили бренное тело в противоположный угол комнаты.

Очухался Боцман минут через десять, когда Моня вылил на него баклажку воды.

Только когда Колюня открыл глаза, на досужих охотников за чужими секретами смотрел совсем другой человек. Точнее, телесно это был прежний Боцман, но взгляд отражал совершенно другую сущность. Первым отшатнулся от встающего Колюни Калач, уловив всеми фибрами души волну ужаса, шедшую от плюгавого зэка со свернутой набок переносицей. Даже быковатый Молоток, у которого, казалось, вместо нервной системы была толстая медная проводка, и тот невольно подался назад.

Боцман встал и зажал свой нос между ладонями. В каптерке послышался режущий нервы хруст костей, после чего из ноздрей Боцмана кровь полилась еще сильнее. Колюня еще раз приложил ладонь к носу, и все прекратилось.

Подойдя к трясущемуся Калачу с выкидным ножом в руках на расстояние полутора метров, Боцман приставил указательный палец к собственной шее и провел по ней, словно показывая разрез. Не отрывая от него глаз, Калач с немигающим взором завыл и послушно повторил такое же движение на себе, только с учетом зажатого в руке ножа. Вой Калача сразу же смешался с хрипом и свистом разрезанной гортани. Зэк затрясся, упал на колени и, будучи не в силах оторвать взгляда от Боцмана, рухнул на пол, залив всю комнату кровью. Моня, глядя на произошедшее, сполз с подоконника на пол. Молоток, переведя взгляд с конвульсирующего Калача на Боцмана, словно в замедленной съемке, рванулся в его сторону, но Колюня легким движением левой руки смахнул выброшенный кулак, а правой открытой ладонью резко толкнул боксера в широченную грудь, как раз под срез левой грудной мышцы. Молоток с открытым ртом развернулся к Боцману, жадно несколько раз вдохнул воздух, побагровел и рухнул на затихшего Калача.

Боцман расправил плечи, отряхнул залитую кровью робу, неторопливо надел кепку и поправил козырек. Во всех его манерах читались навыки офицера с большим багажом строевой подготовки за плечами. Переведя леденящий взгляд на затаившегося в углу Моню, тихим спокойным голосом сказал:

— Вас, недоумков, ведь предупреждали, что не надо.

Потом, немного погодя, продолжил:

— Ментам скажешь, что они друг друга завалили в драке. Про меня молчи, тогда оставлю жить.

После того, как Боцман вышел из каптерки, Моня на полусогнутых бросился в тюремную больничку, где, трясясь от ужаса, поведал о случившемся положенцу. Минут через десять в больничке уже толпилась куча блатных, решая, что теперь делать с новым неспокойным пассажиром.

— Так это что ж получается, Моня? Калач сам, вот так, от нечего делать, вскрылся?

— Бля буду, Хребет, это был уже не Боцман! В него словно бес вселился.

— Лады, посмотреть бы на него надо, — заключил Хребет.

— А что смотреть на него, валить падлу при первой возможности, — забухтел татарин Наиль.

— Ума у тебя до хрена, я смотрю! А за «рыжье» ты людям потом объяснять сам будешь?

На этом мнения относительно дальнейшей судьбы Боцмана вслух больше не высказывались. Хребет отошел в маленький закуток и позвонил по сотовому авторитетному вору на волю для получения новых инструкций. Решили до завтрашнего дня Боцмана не трогать. Но что действительно удивило всех сведущих, особенно Моню, это то, что к вечеру в день убийства блатных в каптерке Боцман сиял, как огурчик: ни следов насилия на лице, ни крови на робе как не бывало, словно Молоток ему только перышком в носу пощекотал.

Через несколько часов после инцидента в лагере началось светопреставление. По отрядам пошел глобальный «шмон»24. «Кумовья»25 дергали на допросы всех подряд. В одном из отрядов при обыске случился конфликт, в результате которого одному из контролеров проломили голову табуретом. Ну и, соответственно, в зону прибыл УФСИНовский спецназ на «профилактику». «Маски-шоу» в привычно-жестокой манере начали дубасить резиновыми изделиями зэков и на корточках выстраивать их на площади.

Все было, в общем-то, обыденно и ожидаемо, только вот отряд спецназа недосчитался двух человек после своих спецмероприятий. Эти двое погнались за каким-то шустрым зэком, сквознувшим в окно, а нашли их уже холодными в одном из бараков, причем без признаков насильственной смерти. На лицах погибших бойцов осталась посмертная маска ужаса. Как позже выяснила судмедэкспертиза, один умер от обширного инсульта, у второго произошел разрыв аорты. Бегуна так никто и не опознал. А нелепая потеря личного состава вызвала законный гнев спецназовцев, отразившийся естественным образом на организмах заключенных: под «молотки» попали все подряд. Неоправданное насилие привело к бунту. Остальные отряды начали поджигать корпуса, баррикадировать двери кроватями. На помощь спецназу нагнали войска и продолжили экзекуцию над осужденными. Избиение продолжалось несколько суток. Восемь осужденных были просто забиты до смерти или умерли от травм в изоляторе. Несколько десятков зэков без разбора «дернули на тюрьму». А еще восемнадцать человек, протестуя против ментовского беспредела, прямо на плацу вскрыли себе вены, причем четверых человек уже не откачали. Это багровое пятно на прежде безукоризненной репутации колонии резко оживило внимание Москвы.