Длилось это счастье, впрочем, недолго.
Араминта была весьма искусна отнюдь не только в любви. От своей матери она унаследовала немалые способности по части целительства и подчас не отказывала в помощи людям, которые к ней обращались, хотя и не любила выставлять свои умения напоказ, чтобы не навлечь на себя обвинений в колдовстве. Случилось так, что дальняя родственница Минты со стороны отца, именем Роуэна, попросила у нее настойку, облегчающую мигрень, и Араминта как это уже не раз бывало, вручила ей маленький пузырек.
Но наутро Роуэну нашли мертвой, с дико выкаченными глазами и посиневшим лицом. Злополучный пузырек валялся на полу рядом с постелью. Выяснить, что Роуэна отравлена, было проще простого. Немного времени заняло и узнать, от кого она получила роковое снадобье. Хуже всего оказалось то, что кроме Араминты у богатой старухи близких не было, и все ее состояние должно было теперь перейти к предполагаемой коварной и алчной убийце.
Даре тяжелую весть сообщил Донал Ог.
— Твоя подруга убила Роуэну, — хмуро сказал он. — Я всегда говорил, что она исчадие преисподней, и не одобрял твою непонятную привязанность.
Дара ахнула и побледнела как смерть.
— Но ведь… Минта… и так достаточно обеспечена, — пролепетала она — зачем бы ей понадобилось совершать такое?
— Денег никогда не бывает слишком много, — возразил Донал Ог. — А она уже давно незаконно занималась целительством. В ее доме при обыске нашли еще несколько посудин, наполненных сильнейшими ядами под видом безобидных снадобий. Просто чудо, что пострадала только Роуэна! И, Дара, не вздумай меня просить о смягчении наказания для этого исчадия преисподней. Я знаю, что она была дорога тебе, но даже не думай, будто твои слезы в этом случае смогут ей помочь.
— Да, отец, — смиренно проговорила Дара, нервно комкая мокрый платок. — Я понимаю… но позволь мне только хотя бы раз навестить ее в заключении! Это мой долг. Что бы Минта ни совершила, я никогда не прощу себе, если не увижу ее. Даже самый страшный преступник имеет право на чье-то милосердие.
— У тебя очень доброе и справедливое сердце, девочка моя, — проговорил Донал Ог. — Не мешало бы тебе быть хотя бы чуть-чуть пожестче. Ну да ладно, я думаю, вашу встречу можно устроить.
Дара, судорожно всхлипнув, поблагодарила его и снова прижала платок к глазам.
Но когда спустя несколько минут Конгур подошел к матери, то испугался куда больше, чем в тот раз, когда Тариэль ударил его. Он едва узнал Дару. Его нежная, спокойная мать не могла иметь такого лица — разом осунувшегося, безжизненного, точно маска, со сжатыми в серую нить губами и дышащего ненавистью. Страшнее всего были сузившиеся сухие глаза, неподвижно глядящие в одну точку, отчаянные и яростные.
Конгур попятился от нее, не в силах издать ни звука, и опрометью бросился прочь с дико колотящимся сердцем, по дороге с разбегу налетев на отца.
— Что такое, малыш, куда ты так несешься? — спросил Тариэль, подхватив его на руки.
— Там… там… мама… — Конгур не мог объяснить увиденное, но по его потрясенному виду Тариэль понял, что произошло нечто по-настоящему жуткое.
Он поспешно вошел к жене.
— Дара? Что случилось?
— Сядь, Тариэль. Нам надо поговорить.
— О чем? — нарочито беспечно спросил он.
— Араминту сегодня арестовали, обвинив в ворожбе и убийстве Роуэны.
— Нет! — вскрикнул он неожиданно высоко, словно от невыносимой боли. — Дара, скажи, что это неправда!
— Это правда, Тариэль. Я только что сама узнала от отца. Минта в тюрьме и ждет приговора.
— Спаси ее, — лихорадочно произнес от, чувствуя, как ужас тисками сжимает сердце. — Дара, Дара, умоляю тебя, Араминта не может, не должна умереть, она не убийца, неужели ты поверила, будто она способна совершить такое? Тебе… нам… надо поговорить с Доналом Огом, объяснить ему… он поймет, он разберется…
— Доказательства против нее, Тариэль. Я уже просила. Отец не стал меня слушать. А тебе вообще ни в коем случае нельзя вмешиваться. Если отец узнает о твоей… ошибке, у Араминты не останется никакой надежды спастись. Ты окончательно погубишь ее. Если же нет, я сделаю для нее все, что смогу. Она ведь моя подруга, я не брошу ее в беде.
— Так ты знала?.. Знаешь?.. — от потрясения речь Тариэля стала почти невнятной.
— Да, мой любимый, — Дара подошла к нему, обвила руками шею мужа. — Знаю и могу понять… и какой невыносимой бывает душевная боль, мне тоже хорошо известно.
Перед глазами у Тариэля все поплыло, голос Дары доносился словно откуда-то издалека. Он был близок к обмороку, совершенно недостойному мужчины, и едва держался на ногах.
— Пойдем, тебе надо прилечь, — Дара поддержала его, уверенно и с неожиданной силой обхватив за талию. — Сейчас все пройдет. Здесь ужасно душно…
Нервное потрясение привело к тому, что в течение нескольких последних дней Тариэль был почти невменяем. Дара отпаивала его каким-то особым настоем трав, который заставлял Тариэля почти все время спать. Изредка приоткрывая мутные глаза, он неизменно видел склоненное над собою лицо жены, полное участия и любви. Почему-то совсем не было сил даже приподнять голову, не то что встать. Дара подносила к его пересохшим губам кружку с какой-то сладковатой жидкостью, Тариэль делал несколько глотков и снова проваливался не то в сон, не то в забытье.
