Наши за границей - [55]

— Въ такомъ разѣ лучше не ѣсть головки, — отвѣчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.

Николай Ивановичъ ѣлъ и говорилъ:

— Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.

— Да вѣдь ухо-то и y черепахи есть.

— Нѣтъ, нѣтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактирѣ стеклянный садокъ для рыбы есть — и горка изъ камней по срединѣ, a на горкѣ черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсѣмъ безъ ушей, — разсказывалъ женѣ Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человѣкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвѣтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни ѣлъ! Тюленью печенку ѣлъ, китовые мозги, слоновую ногу.

— Брось, тебѣ говорятъ. Противно.

Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ѣла безъ изслѣдованія.

Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:

— Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили — и за то спасибо.

Они вышли изъ ресторана. Мимо нихъ шли катальщики креселъ въ сѣрыхъ нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ краснымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.

— Не хочешь-ли на французѣ покататься? — предложилъ женѣ Николай Ивановичъ, кивая на кресло.

— Дѣйствительно было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Вдругъ человѣкъ на человѣкѣ…

— Ты дама, a ве человѣкъ. Мужчинѣ это точно, что стыдно. Эй, ломъ! — крикнулъ Николай Инановичъ катальщику. — Или какъ тебя? Гарсонъ! Нѣтъ, не гарсонъ. Какъ катальщикъ-то, Глаша, по-французски?

— Да развѣ можно всѣ французскія слова знать! Вѣдь я не француженка. Помани его — онъ и остановится.

— Эй, эй! Лошадь на двухъ ногахъ! Шеваль! — махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.

Катальщикъ направилъ къ нему свое кресло.

— На шеваль-то откликнулся. Вѣрно, ихъ здѣсь шевалью зовутъ, — улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ:- Пуръ ли дамъ. Комбьянъ?

— Oh, monsieur, je sais, que madame sera aimable… — отвѣчалъ катальщикъ.

— Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?

— Да онъ ничего не сказалъ.

— Не торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадамѣ покататься? Согласенъ? Энъ франкъ… — показывалъ Николай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.

— Oui, oui, monsieur… je comprends… Prenez place, madame, s'il vous plait.

Глафира Семеновна сѣла въ катальное кресло. Катальщикъ всталъ сзади кресла и спрашивая куда ѣхать.

— Куда, Николай Иванычъ? — обратилась она къ мужу.

— Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и ѣдетъ.

— Прямо, прямо. Ту друа… — скомандовала Глафира Семеновна.

Катальщивъ покатилъ кресло. Николай Иваноичъ шелъ рядомъ я говорилъ женѣ:

— Пріѣдешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чѣмъ похвастать: на французѣ ѣздила. Вотъ и этимъ французомъ-то своей теткѣ Парасковьѣ Кузьминишнѣ носъ и утри. Она тебѣ разсказывала, о когда въ Іерусалимъ Богу молиться ѣздила, къ ѣхала на ослахъ и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: «Вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и верблюдахъ въ чужихъ краяхъ ѣздили, а я на французѣ». Это по-нашему — рубль помирить и пять рублей въ гору.

— Да куда-же, Николай Иванычъ, ѣхать-то? — спрашивала мужа Глафира Семеновна.

— Спроси у катальщика, что здѣсь есть особенно замѣчательнаго.

Глафира Семеновна подумала, сложила въ головѣ французскую фразу и спросила своего катальщика:

— Экуте… Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при…

— Oh, oui, madame. Les sauvages est-ее que v°us avez vu?

— Что онъ говоритъ, Глаша?

— Дикихъ людей предлагаетъ посмотрѣть.

— Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.

— Ну навонъ па вю ле соважъ… Алле… Се бьенъ ле соважъ.

— Oui, madame. Vous verrez quelque chose d'admirable… Ils mangent, ils dansent, ils chantent, ils travaillent, — говорилъ катальщикъ и покатилъ кресло по направленію къ берегу Сены.

XLII

Не доѣзжая до берега Сены, катальщикъ вдругъ воскликнулъ надъ кресломъ Глафиры Семеновны:

— L'isba russe! Madame, est-ce que vous avez vu l'isba russe?

— Батюшки! въ самомъ дѣлѣ, русская изба, — проговорила Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, видишь русскую избу? Надо зайти.

— Еще-бы… Здѣсь навѣрное и наши русопяты есть. Мусье, держи направо къ избѣ.

— А друатъ, а друатъ… — командовала Глафира Семеновна.

Катальщикъ подкатилъ кресло къ маленькому деревянному зданію съ ажурными украшеніями, изображающему изъ себя что-то въ родѣ избы. Около зданія была даже скворечница на шестѣ. Глафира Семеновна быстро соскочила съ кресла и направилась въ дверь. Проскользнулъ за ней и Николай Ивановичъ. Тотчасъ противъ двери стоялъ прилавокъ и за нимъ помѣщались двѣ дѣвушки въ платьяхъ, напоминающихъ сарафаны, съ заплетенными косами, въ повязкахъ въ родѣ кокошниковъ, съ пестрыми бусами на шеяхъ. Дѣвушки продавали точеныя изъ дерева игрушки, изображающія лошадокъ, козловъ, мужиковъ, медвѣдей. На прилавкѣ лежали также монастырскія четки съ крестиками, деревянныя ложки съ благословляющей рукой на концѣ черенка. За прилавкомъ на полкѣ виднѣлся тульскій самоваръ, очень плохой ларецъ съ фольговыми украшеніями, обитый по краямъ жестью, и нѣсколько красныхъ лукошекъ новгородской работы. Надъ полкой было повѣшено полотенце съ вышитыми красной бумагой пѣтухами на концахъ, а въ углу помѣщался образъ темнаго письма съ серебрянымъ вѣнчикомъ, вставленный въ кіоту.