Наши времена - [97]

— Мама, дай, пожалуйста, скорее глаженую рубашку и галстук. Я спешу!

И, пока она достает рубашку и галстук, он прокручивает такую невыносимо грохочущую пластинку, что можно оглохнуть.

В одном лишь братья полностью согласны между собой — они считают, что с женитьбой можно повременить, жениться всегда успеют. Им и так неплохо на всем готовом у мамы. «Я, мам, — говорит Эдик, — не такой эгоист, чтобы выскочить раньше Ньомы. Он старший — так пусть идет в загс первым».

Все же, если суждено… Без уговоров и увещеваний, без забот в хлопот со стороны матерей, Ньома и Лиза возобновили свои встречи. И произошло это очень просто, как просто происходит все хорошее и умное на свете. Ньома позвонил Лизе на работу и пригласил ее в воскресенье поехать за город.

— Я уже давно не дышал свежим воздухом, — сказал он, — зато наглотался книжной пыли у нас в архиве, мы ее называем библио-иприт.

— У тебя же есть с кем поехать, — негромко сказала Лиза.

— С кем?

— Вспомни, с кем ты катаешься в своей машине…

Наступила продолжительная пауза, прежде чем Ньома вспомнил.

— Ты имеешь в виду Наташу, — рассмеялся он. — У нее через неделю свадьба. Мы соседи, и я в курсе всех ее дел. Она просит меня иногда, чтобы я подвез ее на «Москвиче».

У Лизы точно камень с души свалился, на сердце стало легко, как давно уже не было.

В воскресенье утром обе матери — Двойра и Ита, радостные, сияющие, провожали детей на загородную прогулку. Ньома был в новой тенниске, блиставшей небесной голубизной, а у его матери блестели водянисто-голубые глаза. В багажник машины Двойра сунула увесистую корзинку со съестным. Когда Ньома подъехал к дому, где живет Лиза, навстречу ему выбежала Ита и добавила еще одну кошелку с провизией. От этих двух кошелок распространялся аппетитный запах пирожков, видимо совсем недавно извлеченных из духовки.

— Зайдите там в какое-нибудь кафе «Юность» или «Чайка» и выпейте по стакану кофе, не ешьте целый день всухомятку, — напутствовала их Ита. — И вообще зачем вам эти «Юности», там же большие очереди. Михл! — скомандовала она. — Что ты сидишь сложа руки? Налей в термос чаю и принеси сюда!

— Сейчас принесу. Не кричи на весь двор, — отвечал в распахнутое окно Михл; в душе он тоже был очень доволен, но свои чувства проявлял более сдержанно.

Воскресный день Ньома и Лиза провели отлично. Они гуляли в старом загородном парке, который за последние годы обогатился всевозможными аттракционами, зеленым театром, обширным массовым полем, танцплощадками и стал совсем похож на шумные парки столицы. На всех аллеях было очень оживленно. Большие афиши и радиорепродукторы призывали посетителей на концерт, на различные увеселения — к летающим и вращающимся сооружениям. Справа, вдоль, парка, за низкими парапетами множество моторных и весельных лодок бороздили серую гладь реки. Ньома и Лиза вкусили ото всего понемногу — они были на концерте, покатались на лодке, чуть ве оглохли от пронзительного ветра на аттракционе «мертвая петля».

Посетив с полдесятка аттракционов, они углубились в парк, туда, где было не так людно. Долго искали свободную скамейку, но так и не нашли, на каждой скамейке сидело по две пары. Середина между ними была свободной, но занимать такую «золотую середину» было как-то неловко.

Они шли все дальше, пока не остановились в самом отдаленном углу у ограды парка, куда уже не достигал свет электрических фонарей. Светила луна. Она светила только для двоих — для Ньомы и Лизы. Они стояли обнявшись и молчали. Лиза боялась проронить слово, чтобы не спугнуть нечто такое, что может вдруг исчезнуть и уже больше не возвратиться никогда. С бьющимся сердцем она ждала желанных слов, которые он должен произнести сегодня, сейчас, сию минуту. «Ну скажи же, скажи! — просила она его мысленно. — Что ты молчишь? Скажи, что любишь меня и что без меня жить не можешь». Но Ньома заговорил вовсе о другом, стал снова повторять ей то, о чем говорил уже раньше, оправдывался, почему его два месяца не было видно.

— Я был не в форме, плохо спал… Сейчас это прошло… — Он помолчал и внезапно сказал то, что Лиза ждала с такой сладкой, щемящей надеждой. Он сказал эти слова очень просто, но разве есть слова более прекрасные на свете? — Я люблю тебя, — сказал он, — и… и давай поженимся.

Они возвращались поздно вечером. Лиза, счастливая, сидела в кабине рядом со своим женихом, и мысли одна приятнее другой проносились в голове: вот она сообщает матери и отцу радостную весть; вот она приходит с Ньомой к его родителям, старый шахматист и Двойра желают им счастья; вот она, Лиза, вместе с Ньомой едет в машине — они сами развозят приглашения на свадьбу…

Если бы счастливые жених и невеста знали, что их ждет всего через несколько минут… На счастье, на радость уповаешь, надеешься, ждешь их, а беда, горе приходят неожиданно…

На Ленинградском шоссе, в тридцати шагах от моста, перекинутого через канал, рассеянная женщина с разными кульками и свертками в руках стала перебегать дорогу прямо перед несущимися на нее машинами. Водители маневрировали, отчаянно вертели рулем, чтобы уберечь ее и себя от несчастья. На беду, у нее выпал один из свертков, и она нагнулась, чтобы поднять его. Сверток упал как раз перед машиной Ньомы. Ньома резко затормозил и повернул машину вправо. «Москвич» заехал на тротуар, где, к счастью, не оказалось прохожих. Женщина благополучно подняла сверток и пошла себе дальше, оставшись невредимой. Ньому же при крутом повороте и резком торможении силой инерции отбросило к дверце кабины. Задребезжали разбитые стеклышки очков. Глаза застлал густой красный туман, — очевидно, их поранили осколки стекла. Он ничего не видел, только руки, словно прикованные, продолжали сжимать баранку. Лицо Ньомы, залитое кровью, повергло Лизу в невыразимый ужас.