Наши времена - [170]

— В детстве, — начал он вспоминать, — я иногда ходил с отцом в синагогу, любил слушать, как его вызывают: «Поднимайтесь, реб Мойше бен цви!» Это значит, что моего деда и, следовательно, твоего прадеда звали цви.

— Цви? Я не слыхала такого имени. Разве есть такое?

— Есть. Цви — по-древнееврейски означает «олень». По-еврейски — Гирш, Гиршл. По-русски — Григорий.

— Понятно. А к чему, ты говоришь, его вызывали?

— К чтению торы. Для набожного еврея считалось большим почетом, если по субботам и в праздники его вызывали для чтения от рывка из Библии. Отец, помню, в длинном талесе, поднимается на аналой, где лежит раскрытая тора, нагибается, притрагивается краешком талеса к торе, потом, поцеловав этот краешек, начинает читать. Он читает, а я слушаю. И все слушают. Читает громко, я стою внизу у ступенек, ожидая, когда он кончит и спустится ко мне.

— Дедушку Григория ты хорошо помнишь?

— Конечно.

— Ну, а бабушку? Как звали бабушку?

— Бабушку звали Рохл. По-нынешнему, значит, Рахиль.

— Выходит, бабушка Рахиль — моя прабабушка. Так?

Зелик не успел ответить, потому что дверь отворилась и в комнату вошла молодая женщина, соседка Любы по номеру. Широкоскулая, с узким разрезом глаз, не то башкирка, не то мордовка. Поздоровавшись, внимательно оглядела Любу и Зелика, особенно Зелика, сидевшего на койке, и спросила у Любы:

— Отец?

— Отец, — в один голос ответили отец и дочь.

Женщина вновь окинула взглядом обоих, и по ее лицу видно было, что полученный ответ ее вполне удовлетворил. Она вынула из своей сумки пригоршню красной смородины, еще влажно блестевшей, насыпала ягоды в стакан и поставила на стол.

— Угощайтесь, — сказала она.

— Сладкие как мед, — попробовав ягоды, похвалил Зелик и тут же сморщился.

Люба, отведав смородины, даже глаз сощурила. А женщина ела с видимым удовольствием, хоть бы чуть поморщилась!

— Здесь у нас, за городом, полно ее в лесу, — пояснила она, — и варенье из нее варят, и компот, и свежую едят. Лучше всего вот такая, свежая.

— Вы здесь, в гостинице, уже давно? — спросил Зелик.

— Три дня. Сегодня уезжаю. Живу недалеко, за Соленым озером. Завод шефствует над нашим колхозом, помогает нам. Сейчас должен дать газовые трубы. Траншеи уже есть возле каждого дома. Ну, и временно выделит для нас двух слесарей. Я уже все сделала, всюду побывала — и в парткоме, и в дирекции. Мне пришлось ждать Марка Львовича, он был в отъезде, лишь сегодня утром вернулся.

— Кто такой этот Марк Львович? — поинтересовался Зелик.

— Марк Львович — главный инженер.

— Главный инженер? Мне кажется, его зовут иначе.

— Он новый, то есть не новый, на заводе уже работает давно, он раньше был начальником цеха, — Марк Львович Зеглман.

— Как? Как вы сказали его фамилия?

— Зеглман.

— Вот видишь, отец, еще один Зеглман, — и где? На заводе, который тебе нужен. И он не кто-нибудь, а главный инженер! — с жаром выпалила Люба. — Если не пойдешь к нему ты — пойду я.

— Просто непонятно, откуда здесь, в Рудинске, столько Зеглманов! — недоумевал Зелик. — У нас, в Муравеле, кроме нас с тобой, нет ни одного Зеглмана.

— Ты уверен, что нет?

— Уверен. Если были бы, то я за двадцать лет, что живу там, наверное, узнал бы, да и ты бы знала.

— Мы просто не искали, когда ищут — находят. Я сейчас ему позвоню.

— Кому ты позвонишь?

— Марку Львовичу Зеглману.

— И что ты ему скажешь?

— Скажу, что хочу его видеть.

— Что за нелепая идея?! Он же занятой человек.

— Как бы он ни был занят, он ведь сможет уделить мне несколько минут. Свою родственницу уж как-нибудь примет. Ты лучше скажи мне, у нас в семье был кто-нибудь «Львович» по отчеству?

— Лев — это Лейбл. Лейбл был и с отцовской стороны, и с материнской. Но людей по имени Лейбл, Лев, — миллионы.

Люба не дала Зелику углубиться в рассуждения о численности Лейблов и Львов на земле.

— Знаю, что их очень много. По-русски — Лев, по-английски — Лео, по-французски — Леон.

— По-древнееврейски — Ари, — подсказал Зелик.

— По-башкирски Лев — Арслан, — вмешалась в разговор женщина, с интересом слушавшая отца и дочь.

Люба поменялась с отцом местами — он перешел к столу, она присела на койке.

В Рудинске на привокзальной площади Люба купила у цыганки тюбик с «тенями». Цыганка бежала вслед новоприбывшим пассажирам, предлагая купить: «Тени, тени, тени!» Люба купила. И сейчас впервые решила воспользоваться косметическим приобретением. Зелик с кислой миной наблюдал, как верхние веки у нее становятся все более синими.

— Ты же без этого выглядишь куда красивее, — пожал он плечами.

— Конечно, — согласилась Люба и добавила еще немного «тени» на веко.

— Довольно, — Зелик схватил дочь за локоть, — а то сама превратишься в тень.

Люба прошла за шкаф и надела длинное, сшитое по последней моде, платье — одни только каблуки от туфель виднелись.

— Хочешь немного пройтись, — поинтересовался Зелик, — взглянуть на город?

— Не знаю, там посмотрю, — неопределенно ответила она.

Попрощалась с соседкой и кивнула отцу.

— Погоди, я тоже с тобой пойду, — остановил ее Зелик, поднимаясь со стула.

Из комнаты они вышли вместе, а в коридоре Люба сказала:

— Иди к себе, отдохни немного, я скоро приду.

И торопливо стала спускаться по лестнице.