Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - [65]

.

— Что тут хорошего? — спрашивал при этом Лабзин. — Сегодня запретили ложи, а завтра принудят в оные ходить. Ложи вреда не делали, а тайные общества и без лож есть, вот y Кошелева тайные съезды, и кн.Голицын туда ездит. Черт их знает, что они там делают.

В этих словах слышится мнение, противное тому, что несколько лет назад Лабзин писал кн.Голицыну по поводу тех же масонских лож. Но противоречие легко объясняется болезнью Лабзина, его нервно-возбужденным состоянием, вызванным переменой обстоятельств, лишавших его возможности продолжать религиозно-миссионерскую деятельность. Нервное расстройство и подозрительность настолько развились в нем, что в A.Н.Оленине, старавшемся сделать ему только добро, Лабзин видел своего личного врага по одному тому, что он не сходился с ним в мнениях.

«Он (A.Н.Оленин), — писал Лабзин кн.Голицыну [352], — главный тайный мой враг, ибо, по явности, мы не только никогда с ним не ссорились, ниже разлада какого между нами не было, — а только потому, что y нас и правила и сентименты разные и что я в 23-хлетнюю мою бытность при академии успел заслужить, что меня и учащие и учащиеся, и начальствующие и подчиненные до последнего служителя, женщины и ребенки в академии все любят и уважают. A о нем едва ли найдется одна душа, которая бы, если дана будет совершенная свобода, без страха отозвалась довольною. Примером сему может служить наш эконом, креатура его, им определенная, который едва ли долго останется без меня в академии, также и некоторые другие. Ho A.Н.(Оленин) есть враг не одному мне, а и всем тем, которые в академии некоторый вес имеют. Для подпоры себе он приманил Мартоса, обещал ему, сказывают, мое место в академии».

Все это, конечно, слова желчного и раздраженного человека, каким был Лабзин под конец своей жизни. Услышав стороною, что президент намерен сделать публичное собрание в академии художеств, Лабзин говорил ему, что в этом году академии нечего представить публике, и он не видит необходимости созывать собрания.

— Какая же цель будеть нашего нынешнего собрания? — спрашивал он. — В 23-х летнее мое служение, академия, сообразуясь со всеми учебными заведениями, дающими ежегодно публике отчет в успехах своих воспитанников, также представляла свой отчет каждый год. Как предмет ее — изящные художества, то мы не приглашали публики на экзамены в грамматике, математике, истории, географии и проч., а собственно в художествах. Для того академия ежегодно отворялась, и зрению каждого представлялись работы ее учеников, а также и самых художников, буде кто желал свое произведение представить публике. Академия исполняла сие сверх обязанности своей, ибо по уставу от нее требуется, чтобы она делала сии выставки через два года в третий, а она делала их ежегодно, не считая преступлением закона сделать более повеленного. Прежде мы отличали и поощряли тех воспитанников, которые так пристращались к художеству, что в праздничные дни и в гулевые часы предпочитали заниматься лучше своими работами, нежели гульбою и резвостями. Так сформировались y нас Егоровы, Шебуевы, Варники; а ныне самая склонность молодых людей к художествам вменяется иногда им в порок и почитается за ослушание.

Выслушав эти слова A.Н.Оленин решил, что вечером 13 сентября собрание будет не публичное, а чрезвычайное, в которое будут приглашены только почетные любители и члены.

Целью собрания было избрание на открывшиеся вакансии новых почетных любителей и членов.

«Как и в самых клубах, — говорил Лабзин [353], — где собираются только есть, пить и в карты играть, при предложении новых членов встречаются иногда неудовольствия для тех, кои не бывают избраны, тем паче могло что-нибудь подобное случиться там, где самое ограничение числа заставляло некоторым отказать, то я сам предложил президенту, предварительно, прежде собрания собраться нам и устроить все, что в собрании происходить должно, дабы в оном не произошло никакой остановки. Согласились, и мы сошлись вечером накануне».

Заседание началось пересмотром списка почетных любителей, и оказалось только три вакансии. Кандидатов было человек до десяти, и некоторые из присутствовавших предлагали это звание самому президенту, от которого A.Н.Оленин однако же отказался. Тогда предложили: графа Аракчеева, Гурьева и Кочубея. При наименовании их президент выразил некоторое неудовольствие, «объявя, что все трое его неприятели и что одного из них он якобы вызывал даже однажды на дуэль за то, что он зачернил его y государя» [354].

— Вам, господа, — прибавил A.Н.Оленин, — вольно назначать кого хотите, а я сей свободы не имею, ибо меня может, например, князь П.В.Лопухин или граф M.А.Милорадович спросить, почему они обойдены?

— Если избирать по чинам, — заметил на это Лабзин, — в таком случае граф Н.П.Румянцев, князь П.В.Лопухин и митрополит могут иметь над другими преимущество.

Собравшиеся отвергли вопрос о старшинстве и говорили, что о чинах думать нечего.

— Так как все предлагаемые одинаких чипов, — говорил Лабзин, — то следует избирать из них тех, которые являют более любви и могут более оказать покровительства художествам. — A как при сем упомянуто было, что Д.П.Татищев, который подарил академии оригинальную картину испанской школы и за то включен в число почетных членов, по неимению тогда вакансии почетного любителя, и обижается этим, — то я предлагаю переменить его на открывшуюся ныне вакансию почетного любителя.