Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - [63]

«Сионский Вестник» старался привлечь к христианству язычников, магометан и иудеев, привлекал верующих и неверующих; он являлся истолкователем религии для среднего класса людей и как противодействие религиозному либерализму или, лучше сказать, безверию нашего высшего общества.

«Мистицизм, — говорит г.Цветков [342], — не был какой-либо особой сектой в смысле религиозном, а только известным направлением в христианском обществе. Учение Иисуса Христа, возвышаясь над обыкновенной земной жизнью и всеми ее мелкими интересами, влечет ум и сердце человека в тот таинственный и идеальный мир, где он чистым и свободным приближается к Богу, отрешаясь от треволнений и забот жизни. Мученики христианства, менявшие все блага земли на страдание и смерть, пустынники первых веков, удалившиеся от прелестей жизни для уединенной постоянной молитвы, для голода, жажды и труда, — были не те же ли мистики, доводившие свои убеждения до осуществления на деле!»

Чистая мистика есть идеал истинно-евангельской жизни, по на одном созерцательном погружении в Бога нельзя построить не только церкви, но и никакого религиозного строя жизни, даже секты или школы. С другой стороны, мистика составляет необходимый элемент в области христианского учения и жизни, обусловливаемой сущностью Евангелия, но, как элемент не самостоятельный, в противном случае впадающий в заблуждение. Мысли о вечном откровении и вечном христианстве, о превосходстве внутреннего слова над Св.писанием, о бесполезности внешней церкви, — все это составляет увлечение и мистику нечистую. Чистая же мистика «развила в последователях внутреннее, сердечное и искреннее благочестие, которое не ограничивается исполнением внешних дел благочестия, но стремится достигнуть чистоты души и сердца, благодатного освящения всего человеческого существа» [343].

«Сионский Вестник» увлекал наших отцов простотою изложения, доступной пониманию каждого и, по свидетельству многих современников, чтение этого журнала имело благотворное влияние на их нравственность: облагораживало душу и смягчало сердце.

— Во всех своих деяниях, — говорил Лабзин, — истинные мистики сообразуются с справедливостью, все делают бескорыстно для Бога, ближним служат усердно, искренно, охотно, не с другим каким намерением, как только чтобы исполнить волю Божию. Они живут тихо, уединенно, и все свои надежды устремляют к небесному своему отечеству. Строги к себе, снисходительны к другим; они не выставляют себя, но и не прячутся, когда их ищут. Послушны начальству, добродетельны и услужливы друзьям и врагам, малым и великим; совестливы в своих поступках, осторожны против всех нечистых побуждений и небесное уважают более земного. Язык их простой, без искусства, не ученый, язык уверенности и правды. Мистические писания объясняют, что происходит в душе человека, который решится истинно вступить на сей путь, показывают распутия, которых избегать должно, обманы и искушения, которым подвергается путник, и как поступать с ними. Они остерегают от пагубных обольщений духовной гордости, подкрепляют малодушных, умножают духовные силы. Одно y них всего важнее и о сем одном настоят они, как о главном деле, а именно: о совершенном предании своего сердца и воли Богу, о беспредельном уповании на Бога, крайней недоверчивости к самим себе и к собственным силам, через что укрепляются они в постоянном бдении и молитве. Вот учение так называемых мистиков. Читайте их писания, и вы сами в том уверитесь. Каждый истинный христианин есть мистик и каждый мистик есть христианин [344].

В конце прошлого и в начале настоящего столетия мистицизм явился протестом против упадка христианского благочестия, против преобладания формы и обряда, которыми прикрывалось отсутствие истинной религии. Он привлекал к себе той теплотой, которая ощущалась при чтении мистических книг и статей «Сионского Вестника» и была противоположна холодности, рутинности и равнодушию нашего духовенства. Большинство последнего коснело в невежестве, бездеятельности и было не двигателем, а тормозом всякому стремлению вперед.

Наше духовенство придерживалось старым православным традициям, по упрямству и приверженности к букве. Во всяком нововведении оно видело нарушение предания и находило странным, что вопросами религии занимаются люди светские. Ревнители обрядового, внешнего благочестия защищали старину во что бы то ни стало, и мистические сочинения, трактовавшие о церкви внутренней, казались им написанными только с целью подорвать православие. Лабзин и другие переводчики, конечно, не имели этой цели, не посягали на православие, а желали только поднять религиозное развитие общества и расширить понимание религиозных вопросов. «Но для людей, которым печатный каждый лист быть кажется святым, достаточно было нескольких фраз, не совсем обычных, несколько смелых выражений протестантского автора, чтобы обвинить русского переводчика в явном намерении подрыть православие и ввести в России реформацию» [345]. Люди, смотревшие на дело более трезво, как например, Филарет митрополит московский, понимали заслуги Лабзина и ценили его.