Наши химические сердца - [38]

– Брось. Тут нечего стыдиться.

– Хочешь, поговорим о твоей маме или…

– Ого, да ты подготовился. – Грейс увидела презервативы и забрала их у меня. Мы медленно спускались по лестнице, ступенька за ступенькой. – Я подумала… может, после Хеллоуина переночую у тебя? – Она потрясла пачкой кондомов. – Как раз пригодятся.

– Э-э-э… хм…

– Сейчас ты должен задать провокационный вопрос и соблазнить меня.

– Будь ты морковкой, ты была бы хорошей морковкой?

Грейс рассмеялась и швырнула презервативы в угол:

– Вряд ли нам это понадобится.

Я поднял пачку и положил на столик у кровати.

– Всякое может быть, – сказал я.

Грейс села на край кровати, потянула меня к себе и поцеловала.

– Я серьезно насчет Хеллоуина. Если хочешь, могу остаться.

– Казанова из меня так себе, так что не буду ходить вокруг да около, спрошу прямо: ты намекаешь на половой акт?

Грейс закатила глаза:

– Да, Хенрик, угадал.

– Ясно. Что ж, я не против.

– Великолепно.

– Ты… э-э-э… то есть вы с… с ним… э-э-э… – Мы редко называли его по имени. – Ты же не…

– Я не девственница, нет.

– Окей. Просто хотел убедиться.

– А ты?

– Я… м-м-м… нет, я… то есть… нет, я еще не вкусил первородного греха.

Грейс расхохоталась, упав мне на грудь. Знатный я соблазнитель, ничего не скажешь.

– Говорить о сексе у тебя получается так же хорошо, как и о себе.

– Что я могу сказать? Я джентльмен.

– Нет, ты чудак. Секс – базовая человеческая функция. Тебе трудно говорить о том, как ты дышишь или моргаешь?

– Никогда не болтаю с кем попало о своей респираторной функции. Э-э-э, ты куда?

Грейс попыталась встать. Я потянул ее за руку.

– Я еще не оценила твою комнату.

– Ты все оцениваешь, да?

Она ходила по подвалу медленными кругами.

– О человеке можно многое сказать, побывав в его комнате, как считаешь? Комната подростка – как место преступления. Столько улик, они так и ждут, чтобы их обнаружили.

– А у тебя в комнате как?

– Когда-нибудь увидишь, может быть. А пока дай мне опробовать на тебе свои познания в криминалистике, почерпнутые из сериала «CSI: место преступления».

– Ну что? – спросил я через несколько минут. Все это время она напевала мелодию из CSI. – Расскажи мне обо мне.

Грейс откашлялась.

– Судя по интерьеру и устаревшей электронике, – проговорила она, надев мои солнцезащитные очки и довольно похоже изображая Горацио Кейна[20], – перед нами бункер сумасшедшего, одержимого теорией заговора. Ты считаешь нашего президента рептилией, умеющей менять облик?

– Бред какой. Это английская королева – рептилия. А президент – обычный колдун.

– Ну да, конечно. Мои извинения. А это что? – Грейс указала на небольшой антикварный шкаф-витрину, в котором мой прадедушка хранил свою коллекцию абсента и принадлежности для его употребления, пока напиток не запретили в Нидерландах.

Когда это случилось, он недолго думая перевез шкаф и всю свою семью в США. Шкаф украшала табличка в форме флага. Надпись на ней гласила: Matigheid is voor de doden («Воздержание – для мертвых»). Верный своей жизненной философии до самого конца, Йоханнес ван дер Флирт умер в возрасте сорока семи лет от алкогольного гепатита. Он был моим любимым родственником.

– О, это лучшее, что есть в этой комнате. Кроме тебя, конечно.

– Шкаф со всякой рухлядью?

– Это не рухлядь! – Я соскочил с кровати и подошел к Грейс и шкафу, в котором хранил свои сокровища с первого класса. – Ничего ты не знаешь, Граков Таун. Это кунсткамера. Вот эти чашки – мои самые любимые. Когда мне было лет десять, я прочитал в книге по искусству про кинцукурой. Знаешь, что это такое? (Грейс покачала головой.) Это японское искусство, когда разбитую чашку склеивают и промазывают швы золотом. Осколки соединяют и, когда клей высохнет, трещины покрывают паутинкой золотой краски. Японцы делают так, потому что им кажется, что иногда разбитая вещь красивее целой.

Грейс взяла одну чашку. Всего у меня их было одиннадцать: какие-то подарила Лола, другие привезла мама из командировок в Японию (она ездила туда закупать экспонаты для галереи), несколько я купил на eBay на карманные деньги. В шкафчике стояли еще вещи, и все были сломанные или кособокие – короче, с каким-нибудь дефектом. Серебряный браслет со сломанным замком, подаренный Сэйди. Банка «колы» с опечаткой в надписи.

– Жаль, людей нельзя починить золотой склейкой, – пробормотала Грейс, рассматривая чашку.

Я не знал, говорила ли она о себе или о своей матери, а может, еще о ком-то, и, наверное, не узнал бы никогда, потому что Грейс Таун нравилось быть загадкой. А потом, осознав, что легкость момента прошла и сменилась чем-то более тяжелым, она поставила чашку на место и спросила:

– Ты же в курсе, что это почти так же жутко, как коллекция резиновых пупсов?

– Ты ничего не понимаешь. Девушкам нравится кинцукурой.

Грейс попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.

– Может, пойдем готовить ужин? Я есть хочу.

– Да, – ответил я, – конечно.

Грейс помогла мне готовить мини-пиццы, точнее, попыталась. Такое ощущение, что до сегодняшнего дня она никогда не была на кухне, и мне пришлось объяснять ей, что к чему. Может, порежешь помидоры? Если хочешь, потри сыр. После каждой маленькой задачи она отступала в сторону, молча смотрела, что я делаю, и ждала указаний.