Нашествие - [39]

Лицо Алёши пошло пятнами. Лоб покрылся испариной. Проиграно было больше прежнего. Деньги, которые дала утром сестра, чтобы покрыть первый долг, давно ушли.

— Я заплачу! Потом.

Егошин скроил мину святой невинности:

— Не смею усомниться! Но бумажки всякие, векселя, расписки. Ненавижу крючкотворство. Всепокорнейше прошу счесться у стола. Вам ведь не составит труда, — повесил он ядовитую паузу.

По зале опять пронеслось движение. И наступила полная тишина.

Алёша почувствовал, как наливается жаром стыда.

— Какое нахальство! — заорал Мишель. — Оскорбление! Алёшка, не спускай!

Двинул под шумок Савельева локтем в бок, хихикнул в ухо:

— Во-во. Самая потеха сейчас будет.

Алёша озирался направо, налево.

— Сколько ж? — спросил Бурмин через стол всё с тем же равнодушием.

Егошин поспешно наклонился над меловыми заметками.

— Так-с… так-с… Извольте видеть, — упёрся пальцем.

Бурмин опустил взгляд. Снова упёр в Егошина:

— Я дам поручительство. К вашим услугам.

И не тратя на шулера ни секунды более, схватил Алёшу за плечо и повлёк к выходу.

На лестнице Алёша попробовал вырваться:

— Какого чёрта вы устроили, Бурмин? Что за ералаш?

Он всё ещё был пьян. Бурмин волок его вниз, ноги Алёши попадали не по каждой ступени.

— Ералаш устроили вы, Алёша. Я отвезу вас домой. Вы ляжете спать.

— Вы только всё испортили! Я бы всё вернул! Сегодня же! У господина Егошина сегодня большая игра. Я бы отыгрался. Из-за вас…

— Хватит! — рявкнул Бурмин.

Они сбежали мимо сонного лакея, с крыльца, плошки уже чадили. Лунный блик кругло блестел на крыльях коляски, на крупе лошади. Сверху сыпанул пьяный гогот. То, что его увозят, увозят бесславно и бесповоротно, что хохотали — скорее всего, над ним, над кем же ещё? — дошло до Алёши:

— Я вам не мальчишка!

Бурмин пихнул его к коляске:

— Мальчишка и есть! Мальчишка! Который не думает о последствиях! О чувствах других!

— Вам не знать!

— Который привык, что всё уладит сестра.

— Да? — Алёша вдруг пихнул его в ответ. — Сестра? — клекотнул, изображая хохот. — Сестра-а-а. Вот оно что.

Лицо его собралось в пьяную злую гримасу:

— А вы-то сами? Вы сильно думали о её чувствах? Шесть лет назад…

Бурмин замер, как от пощёчины. Алёша стряхнул его руки.

— Меня поучаете! Или, ах нет, — спасаете! Благодетель вы мой, — кривлялся он. И опять обозлился: — Да только я тут ни при чём. Думали исправить, что натворили с ней шесть лет назад?

— Вы не знаете и не могли знать всего.

— Ах да? Потому что я был ребёнком? Так я вас удивлю: слепым я не был.

— Алёша…

— Смотрите лучше на себя!

Алёша поддал ногой рваный сапог, что валялся на мостовой. И пьяно, шатко побрёл по ночной улице.

Солнце щёлкнуло по Оленькиной серёжке, выбило искру — та впилась Алёше в глаз. Он поморщился.

Оленька вспыхнула, ибо приняла гримасу на свой счёт:

— Извини. Я понимаю, что предмет нашего разговора тебе не слишком приятен. Но ты должен мне пообещать.

…Ощущение было такое, будто вчера голову оторвали, потом, конечно, пришили, но не той стороной. Пол вело. Комната покачивалась, как на волнах. Желудок крутило. Алёшу мутило.

Но Оленьке… Разве барышне такое расскажешь?

Он обхватил голову руками. Чтобы остановить качку. В горло стрельнуло горечью.

— Ни за что больше! — воскликнул искренне.

Оленька требовательно смотрела на него своими правдивыми глазами. Она вполне понимала природу Алёшиных мук.

— Ты не можешь себе позволить… такое.

Есть вещи, которых барышни не называют. Даже если понимают.

— Зачем ты тянешься за такими, как этот Мишель, если ты — не такой?

— Ах, Оленька! — Сейчас, в муках похмелья, Алёша сам верил в своё раскаяние. — Разве ж я за ним тянусь!

— Зачем же ты туда отправился?

Алёшино лицо оживилось.

— Ты пойми. Ведь это единственная возможность всё поправить. Раз — и в дамки! Если только выпадет случай. Если повезёт! По-настоящему! В один вечер можно выиграть целое состояние! Выйти оттуда богатым и независимым. И тогда… Тогда мы сможем пожениться.

Он взял её руки в свои. Глядел с мольбой и надеждой.

Оленька порозовела. Рук не отняла.

«Оленька-а-а-а!» — донёсся голос графини. В нём сквозила лёгкая тревога, которую Оленька расшифровала без труда: графиня не видала ни сына, ни воспитанницу, из чего сделала вывод, что… «Оленька-а-а-а!» — голос двигался, приближался.

— Ты должен примерно служить. И выслужиться, — скоро заговорила Оленька, глядя Алёше в глаза. — Накопить капитал. Тогда мы сможем пожениться.

— Как у тебя всё просто, — уныло проговорил Алёша. — Будто это быстро. Выслужиться.

— Попроси… совета у генерала Облакова. Он тебе ни в чём не откажет.

Алёша задумался.

— Он наверняка сумеет подыскать тебе какое-нибудь хорошее место.

Голова после вчерашнего трещала, Оленькины слова ласково буравили от уха до уха.

— Обещай мне. Обещай! Обещаешь?

— Да, да, сто раз да! — И этому Алёша тоже верил.

Оленька быстро клюнула губами его губы.

— А, Оленька… — Графиня быстро оценила диспозицию: сын в углу дивана, воспитанница на другом конце комнаты, с рукоделием. Туалет в порядке. Волосы в порядке. Ложная тревога. Пока что — ложная. Глаз да глаз за ними нужен.

— Что, мама? — спросил сын.

Графиня приласкала его взглядом.

«Ну что стоит Мари просто увезти её с собой в Петербург? Тем более если Мари опять в положении. Ребёнку понадобится нянька! Мари так эгоистична, вечно думает только о себе…» — с привычным раздражением подумала мать.