Нашествие - [33]

— Вот он, Шершиной дом, — указал извозчик.

Алёша расплатился. Сердце стучало. Он не знал, как быть. Идти неторопливо, с гордо поднятой головой? («Я ведь не ворую! Чего мне стыдиться? Ничего в этом такого нет. Все приличные люди делают это, сказал Мишель».) Или юркнуть, втянув голову в плечи, побыстрее, пока никто не заметил, не заорал: «Ба! Ивин! Что — деньги пришёл занимать?»

Алёша решил идти гордо и не спеша. Прошёл мимо швейцара, дремавшего на стуле. Мимо лакея («Извольте доложить: граф Ивин — к господину Егошину»). И только у дверей квартиры в бельэтаже ощутил, как оцепенела шея, как скованы плечи. Алёша кашлянул. «Надо сразу дать ему понять… чтобы поставить на место… чтобы не вздумал…» Он воображал себе уже грязного старика в засаленном халате, с крючковатым носом, который… но дорисовать фантазию не успел. Господин средних лет уже встречал его в дверях.

— Граф Ивин! Какая честь. Прошу, проходите.

Гостиная была обставлена со вкусом. Модно одетый хозяин указал на кресла. Велел лакею подать трубку. Элегантный галстук подпирал щёки. Чёрные усы иронически изгибались над красноватыми губами. Глаза смотрели понимающе.

«А главное, приличного тона», — с облегчением подумал Алёша, садясь.

— Благодарю.

Он боялся вульгарного.

Подали напитки.

А когда господин Егошин сам умело взял быка за рога, то испытал к нему даже и благодарность: сам Алёша не знал, как и подступиться к трудному разговору. Но Егошин всем своим видом показывал, что разговор этот самый лёгкий и обычный. Деньги? Ну разумеется! Молодому человеку их нужно много. А папеньки и маменьки не всегда понимают. В их года жили иначе… Понятия были другие, и досуги тоже. Тогда на это смотрели иначе. Как будто в долгах было что-то постыдное.

— Только зачем же вам брать в долг? — спросил Егошин сквозь клубы дыма.

— Но… — Алёша удивлённо осёкся. Ему нужны были деньги.

Егошин сделал округлое движение рукой с трубкой:

— Не лучше ли получить сразу всё? И уже никому не быть должным.

С этим Алёша был более чем согласен.

— Но…

— О, очень просто. — Егошин не стал звать лакея, а наклонился к столу и сам разлил по бокалам.

— Фортуна не так уж зла, как её обычно представляют. В любой игре один выигрывает, другой проигрывает. Таким образом случай — половина наполовину. Я знаю многих, которые картами не только расплатились с долгами, но и умножили своё состояние и даже вышли со службы.

Выпили ещё. Егошин обрисовал Алёше возможности, и они его успокоили. Всё, что утром казалось таким трудным и угловатым, теперь смягчилось, углы сгладились. В голове у Алёши стоял приятный радужный шум.

Он застилал всё, и Алёша не сообразил, что других комнат в этой роскошной барской квартире во весь бельэтаж дома Шершиной не видел. А зря! Увидел бы — удивился: все они, кроме одной-единственной, той самой, где Егошин обрабатывал своих визитёров, молодых людей вроде Алёши, были пусты.

— Приходите запросто, — приветливо улыбался Егошин, провожая его к дверям. — У меня играют всякую ночь.

Губернатор слишком долго жил на свете, чтобы ошибаться в чреватой событиями взаимосвязи явлений: в городе было слишком много молодых офицеров, и у них было слишком мало дел. Появление господина Егошина или другого ему подобного господина было неизбежным. И в один погожий летний день приличная, хотя и подержанная бричка, по которой угадывалось, что приобрели её не у каретника, а с рук, въехала в город.

Господин Егошин нанял в Смоленске большую квартиру в бельэтаже дома Шершиной на лучшей, Болонной улице. И не жалел денег ни на свечи внутри, ни на плошки снаружи — дёшево, но какой эффект! Они были расставлены по карнизам и подоконникам, очерчивали дом. Так что вечерами он сиял и даже самого далёкого от поэзии человека наводил на мысль о мотыльках и мушках, бешено летящих на свет лампы, чтобы обжечься и упасть.

Всякому было видно: здесь играли по-крупному.

Был тот час ночи, когда лакей, разносивший игрокам вина и шампанское, уж начал спотыкаться и сонно хлопать глазами, а карты устилали пол, как опавшие листья. В углах и у кресел теснились батареи пустых бутылок. Лица у всех стали несколько опухшими, взоры — мутноватыми, волосы — растрёпанными, одежда — беспорядочной.

Трезв был только сам господин Егошин. Свежий, с соболиными бакенбардами вокруг бледного лица и сочными губами под чёрными усами. «Вылитый упырь», — подумал испуганно Алёша Ивин. Ужас и восторг переполняли его. Как переполняют моряка, который с гребня волны видит, на какую высоту подняло корабль — и с какой высоты сейчас швырнёт.

На зелёное сукно, исписанное мелом, — а господин Егошин вёл счёт проигрышам и выигрышам очень добросовестно и обновлял после каждой талии — Алёша старался не смотреть. Там была бездна. Пучина.

Савельев отвёл Мишеля в сторону:

— Алёшку пора выносить, — зашептал на ухо.

Мишель весело отстранился:

— Ты что? В своём уме? Сейчас самая потеха будет!

— Он же шулер, — зашептал Савельев, — Егошин этот.

— Ну и что?

— Ведь обдерёт его!

— И что?

— Не по-товарищески это, — прогудел Савельев.

Мишель захохотал:

— Савельев! А ты что не ставишь?

Савельев метнул в лицо Мишелю негодующий взгляд: