Наше море - [82]

29 апреля тральщики строем фронта шли по второму колену фарватера возле той минной банки, где так счастливо избежал гибели тральщик главстаршины Губы.

Прошла, может быть, всего одна минута, когда впередсмотрящий доложил:

— Прямо по носу мина!

— Право руля! — почти мгновенно скомандовал командир.

Но тральщик не послушал руля. Тяжелый трал с захваченной миной лишал его маневренности. И мина приближалась, ее, как магнитом, тянуло к борту. Раздался взрыв — и тральщик, получив тяжелые повреждения, затонул. Это был первый и единственный случай подрыва на минном поле при тралении…

Работы в Феодосийском заливе продолжались, в то же время наши корабли уже приступили к тралению подходного фарватера к Ялте, а затем и самой гавани Ялты.

Вслед за дивизионами тральщиков, уходивших все вперед, наш штаб, распростившись с Кавказом, перебазировался из Новороссийска в Крым.

Подходили мы к Ялте солнечным погожим днем. Море искрилось и играло в каждом всплеске волны. Величественно стояли Крымские горы с шапками пышных туч на вершинах. Высоко в небе парил орел. Из воды выступали влажные мысы; камни и скалы, оторвавшись от берегов, словно спешили нам навстречу.

Город, непривычно тихий, все приближался. В защитный мол через огромный пролом бил, поднимая брызги, прибой. [225]

Мы не узнавали набережной Ялты: с грязной, захламленной береговой стенки свисали к воде куски колючей проволоки, темнели провалившиеся глазницы дотов.

Но в городе в эти дни уже налаживалась нормальная жизнь.

И вновь пришла радостная весть. После упорных боев войска 4‑го Украинского фронта к исходу 9 мая полностью освободили Севастополь.

Все корабли флота и нашей бригады траления салютовали в этот день из пушек и автоматов советским войскам, освободившим столицу Черноморья — Севастополь.

Глава шестнадцатая Снова в Севастополе

И вот наши тральщики входят в Севастопольскую бухту. Навстречу плывут старые, до боли знакомые выщербленные стены Константиновского равелина. Справа чернеют ребра сорванного бомбами купола Херсонесского собора. Затем открывается внутренний рейд — пустынная Северная бухта. А над глубоким Инкерманским ущельем, на высоких горах, по–прежнему белеют полуразрушенные домики створных маяков. Это верные друзья всех моряков, без них немыслим вход в Северную бухту.

Сейчас севастопольскому рейду недостает главного: на рейде нет кораблей. Пустует постоянное место стоянки линкора, пустуют швартовые бочки крейсеров. Нет кораблей и у минной стенки.

Невольно вспомнились довоенные дни. Просторные севастопольские бухты с лесом мачт, потоки солнечного света, заливающего белые дома на берегу, запахи моря, акации и выгоревшей травы. После штормового похода мы возвращались в базу, где был зеленый Приморский бульвар и родной дом.

…С замиранием сердца вглядываемся мы туда, где на высоких холмах лежит сейчас то, что осталось от Севастополя. Ищем знакомые улицы, площади, парки… И видим сплющенные, раздавленные коробки домов, голые бульвары, где вырублены все деревья. Серые клубы дыма поднимаются над городом. Это возле чудом уцелевшего [227] памятника затопленным кораблям догорает немецкий танкер.

Входим в Южную бухту, ищем пристанище для кораблей.

— Будем швартоваться к Телефонной пристани? — спрашивает у меня флагманский штурман.

К нашей Телефонной! Здесь еще задолго до войны была стоянка тральщиков. Там, где на берегу лежит груда камней, когда–то находился штаб соединения.

Позже охрана водного района Главной базы настолько выросла, что кораблям уже тесно было у Телефонной, и мы перебазировались.

В Южной бухте приткнулись к берегу полузатонувшие сгоревшие буксиры и катера, а над водой возвышается железная дуга плавучего крана, и на вершине его какой–то смельчак уже поднял красный флаг.

Сходим на берег и с волнением снимаем фуражки.

Здравствуй, Севастополь — родная земля! Мы вернулись к тебе, как обещали в тот день, когда отходили на последнем корабле от горящего Херсонесского мыса. Это о тебе напишут поэты:

Израненный, но величавый

Войдешь ты в летопись веков —

Бессмертный город нашей славы,

Святыня русских моряков!

Знакомые, дорогие для каждого моряка места! Здесь, на этой каменистой земле, на Сапун–горе, на берегу Стрелецкой бухты и на Херсонесском мысу, на Северной стороне и у Константиновского равелина, погребены наши боевые товарищи. Копни лопатой эту политую кровью землю — и ты найдешь полуистлевший бушлат, позеленевшие морские пуговицы и стреляные мятые гильзы.

Мы поднимаемся от Телефонной пристани вверх по дороге, заваленной камнями. Надо подыскать помещение для штаба бригады и береговой базы. Слева, на холме, полуразрушенный дом. В уцелевшее окно, заставленное кусочками стекла, выведено колено трубы, из нее идет дым. На расчищенной площадке возле дома вкопан в землю стол, а на железной балке, выступающей из стены, греется на солнце рыжая кошка.

Мы выходим на улицу Ленина. Перелезая через груды камней, огибаем воронку, где валяются зеленая немецкая [228] каска, стреляные гильзы, осколки снарядов. Вот здесь, справа, была Минная башня. Кто из черноморских моряков не знал это старинное, похожее на маяк здание? Оно составляло такую же неотъемлемую часть Севастополя, как Малахов курган, памятник затопленным кораблям, бастионы на Историческом бульваре. Когда бывалого моряка спрашивали, где стоит его корабль, следовал лаконичный ответ: «Под Минной!»