Наш знакомый герой - [16]

— Суздальский? Ну, мир тесен! — подскочил Сурков, прикидывая, сколько лет сейчас Суздальскому и сколько может быть дочери Золотова.

— Сколько лет вашей дочери?

— Арифметика тут ни при чем. Именно арифметика и спутала Леню. Не зная человека, к которому ушла Таня, он изобразил его грязным старым сластолюбцем. А Алеше всего сорок, и выглядит он на тридцать. Да он и не соблазнял Таню — она сама его выбрала. За доброту и… молодость. Так вот. В день своей смерти он наконец-то сам решился пойти к ним. Я дала ему адрес. Вернулся убитым. Не потому, что Тане с Алешей плохо, а потому, что… не совпало с его представлениями, описанными в романе. Думаю, что так. А тут еще «Львиная доля». Вы хоть читали?

— Читал, — Сурков не сказал, что прочел «Львиную долю» именно после звонка Золотова, как не сказал, что Золотов кричал, будто это не литература, а бред собачий и сплошная подлость.

— Может быть, он усомнился в своем «Вскрытом нарыве», раз все так не совпало… Еще он ломал голову, кого там вывели под графоманом Серебренко… вначале он думал, что речь идет о Голубенко, помните Голубенко?

— Как же, как же…

— Ну а после того, как он усомнился в себе… Говорю вам, он все же любил Таню… А тут впервые полюбил не только как литературный материал, но и как дочь… Ему было тяжко… И он, я уверена в этом, я-то его знаю… впервые примерил на себя не Ивана Звездного, а… Серебренко. Да что там уверена, если он так и кричал мне. Он кричал, что все понял про жизнь и про людей. И про себя. Что он — графоман Серебренко из «Львиной доли».

— Я слышал, ему не понравился роман Иванова?

— Если б он считал, что это роман Иванова, он бы ему понравился. Но он-то считал, что это Новоселов.

— Но за что можно не любить Новоселова? — Сурков не сказал «ненавидеть».

— За то, что Леня его знал. За то, что Новоселов, Андрюша Гусаров, Женечка… он-то знал, что они такие же простые, обычные люди, как он. Пишут они даже меньше, чем он, но их печатают. А он… смотрите… — Она распахнула глухой дубовый шкаф. Полки были прогнуты от папок с рукописями. — Видите? Даже Лев Толстой не написал столько. Теперь понимаете, что Леня  р а б о т а л?

— Да, понимаю.

— Мог ли он простить своим бывшим товарищам  э т о?

— Ну а вы… Как же вы жили с ним и…

— Я служила ему, потому что по-своему он был честен. И работяга. Вам понятно?

— Да…

— Другое дело — Таня. Она не могла не видеть, что отец занят тем же, чем ее друзья, потому что практической пользы семье и обществу от него было столько же. Я верно служила Лене, она служила своим друзьям. Долго скиталась. «Тусовалась», как они теперь говорят. Алексей выдернул ее из этой жизни, заставил вернуться в институт. Правда, на заочный. А Леня… Вот ведь парадокс… Он возмутился, что его дочь служит хоть и не старому сластолюбцу, но актеру-неудачнику. Тысячу раз он назвал так Алексея. Алеша сказал мне, что разговора у них не получилось, и Леня, придя домой, сказал мне то же самое. Дескать, у Алеши нет внутреннего мира, он пресен и скучен. Я-то понимаю, что внутренний мир потому и называют внутренним, что он внутри, а не снаружи. Я намекнула Лене, что он и сам в общении с другими не так уж блестящ… Может, это была последняя капля… — Она задумалась.

Сурков тоже задумался. Последняя капля… А может, покойный Золотов наконец-то увидел, что жена у него — умница, и не смог перенести именно этого? Во всех вещах Золотова присутствовала жена. Прототип глупой курицы, ходячей пошлости. Все золотовские Иваны Звездные и Андреи Ратоборцевы были по рукам связаны женами-мещанками, все они любили изысканных блондинок Людмил Ветроносных и Аглай Свободных. Даже в исторических романах Золотов умозрительно изменял этой женщине, своей жене. Вспомнив несколько фраз из романов Золотова, Сурков чуть не хихикнул. «За ее плечами развевался кринолин, а талию стягивала изящная горжетка…» Да-а…

— Впрочем, последней каплей было письмо…

— Какое письмо?

— Леня столько работал, что… Кто-то сказал ему, будто по радио объявили, что писателю Золотову присвоили орден… Он был твердо уверен, что орден присвоили ему. Поймите, он был убежден, что трудолюбие должно быть вознаграждено… И он послал письмо в Москву, в Комитет по наградам, или как там. Разумеется, они ответили, что орден дают другому Золотову… Письмо он получил без меня, я уходила в магазин… Когда вернулась, письмо лежало на столе, а Леня… — она опять заплакала.

Дальше Сурков знал и сам: «В моей смерти…»

* * *

— «В моей смерти прошу никого не винить», — сказал Сурков. — Даже тут он оказался плагиатором… Я помню, меня как-то раз вызвали на самоубийство, так тот написал: «Товарищ следователь, простите за беспокойство».

Гусарову не понравился тон Суркова, но упрекать не стал. Каждая профессия накладывает на человека отпечаток — с этим не поспоришь.

— Но в чем все-таки дело, как ты думаешь? — спросил Гусаров.

— Много всего. Говорят, он решил, что ему дали орден. С какого потолка он это взял? Там письмо из Москвы осталось, чтоб ордена он малость подождал. Самоуверенность крайняя. Ну, и зависть… Месяц назад он позвонил мне и сказал, чтоб я прочел «Львиную долю». Ну, это, якобы, Новоселов написал. Дескать, Новоселов кого-то ограбил или убил, сменил фамилию и возник как Иванов.