Наш Современник, 2006 № 03 - [25]

С его сочинениями мне довелось впервые ознакомиться в начале 1990-х годов, когда он ещё подписывался как Мурад Аджиев. Тогда, помнится, ему всячески покровительствовал журнал “Вокруг света”, но особенно благоволила “Независимая газета”. До тех, правда, пор, пока на неё не обрушились отклики читателей, поражённых жутким непрофессионализмом и вызывающей безапелляционностью абсурдных суждений г-на Аджиева. Отклики на его “теории” появлялись и в других изданиях, а в “Литературной России” (1993, N 22) была опубликована моя статья, в которой речь шла о совершенно несостоятельных с научной точки зрения попытках М. Аджиева переписать историю российского казачества (вопреки множеству твёрдо установленных фактов он взялся утверждать, что наши казаки в большинстве своём не часть русского народа, а половцы, порабощенные и насильственно русифицированные “царизмом” в ХVIII-XIX веках). И вот, столько лет спустя я сталкиваюсь с творчеством того же автора не где-нибудь, а в “Литературной России”!..

К настоящему времени М. Аджи выпустил уже несколько книг, но его сочинения по-прежнему бьют все рекорды бездоказательности и абсурдности (достойным конкурентом ему может стать, пожалуй, лишь математик А. Т. Фоменко). Построения М. Аджи не просто сомнительны — они решительно противоречат всему комплексу материалов, накопленных в результате труда многих поколений исследователей, а если и содержат что-то достоверное, то оно, как правило, выдирается из общеисторического контекста и абсолютно неверно трактуется.

“Творческая манера” М. Аджи и других псевдоисториков однотипна, это прежде всего полный произвол в отборе и использовании фактов. Добросовестный исследователь сначала анализирует источники и специальную литературу, а затем делает выводы. У дилетанта же обычно всё наоборот. Вначале он непонятно каким образом (чаще всего — исходя из политических пристрастий) формирует свою точку зрения на те или иные события, явления и процессы (т. е. делает выводы), а затем и специальную литературу, и первоисточники использует таким образом: “находит” в них лишь то, что отвечает его представлениям, — с чем он согласен, причём совершенно независимо от степени достоверности, научной обоснованности “найденного”. Ну, а то, что не подходит, не укладывается в его “концепцию”, в упор “не замечается”, будь оно хоть в сотни раз убедительнее. Дилетанту неважно, откуда почерпнуты нужные ему сведения: из документальных источников или из легенд и мифов, из капитальных трудов серьёзных историков или из легковесных работ таких же дилетантов, из исследований, являющихся последним словом в науке, или из устаревших, давно отвергнутых наукой. Лишь бы эти сведения отвечали его представлениям об изучаемом предмете. С той же целью локальные явления он может представить как глобальные, а встречающиеся в литературе догадки и гипотезы — как твёрдо установленные факты. А если и этого покажется мало для обоснования полюбившейся ему “теории”, если в источниках и работах исследователей содержатся только расходящиеся с ней сведения и “не заметить” их никак нельзя, дилетант действует по принципу: раз факты против меня, то тем хуже для фактов — они объявляются “ложью официальной историографии” или чьей-то “фальсификацией”, а ссылки для обоснования своей точки зрения даются на вообще не существующие в природе, мифические “данные”. М. Аджи, например, утверждает, что отсутствие русского населения на Дону в ХVII веке “статистически… давно доказано” (“Независимая газета”, 10.01.92). Между тем хорошо известно, что в ХVII веке на Дону никакой статистики не было и быть не могло.

“Полемические приёмы” дилетантов могут, конечно, сильно варьироваться, даже отличаться изысканностью, но убедительны они только для таких же дилетантов. Вот Мураду Аджи очень хочется, чтобы его предки-половцы были светловолосыми и синеглазыми и являлись бы не кочевым, а оседлым народом (см: “Мы — из рода половецкого!”, 1992, с. 7, 47). Однако в работах С. А. Плетнёвой, крупнейшего специалиста по археологии и истории Юга России в раннем средневековье, он встретил “не те” взгляды. Мало того, что Плетнёва считает половцев кочевниками (кстати, с полным на то основанием), она ещё приходит к выводу, что если какие-то небольшие группы половцев и могли быть светловолосыми (из-за смешения с остатками древнейшего дотюркского населения степи), то в большинстве своем они являлись монголоидами и, следовательно, были темноволосыми и кареглазыми. В этом её убеждают результаты раскопок половецких захоронений и скульптурные изображения на могильных памятниках — “каменных бабах” (Плетнёва С. А. Половцы. М., Наука, 1990, с. 35, 36). И что же М. Аджи? А он пишет, что ему “стыдно” за Плетнёву. И вся полемика! (“Мы — из рода половецкого!”, с. 19). Или вот не встречает он в отечественной литературе ни одного подтверждения ещё какой-то своей идеи. Как быть? М. Аджи заявляет: “Слава Богу, кроме отечественной есть мировая наука” (там же, с. 47). И — ни имени, ни сноски. В крайнем случае — многозначительное многоточие… Впрочем, даже упоминание в работах М. Аджи какого-либо исследователя ещё не свидетельствует, что оно приведено по делу и к месту.