Наш Современник, 2005 № 06 - [90]

В кабинет в тёмно-сиреневом платье вошла жена Шолохова Мария Петровна. Милое, приятное лицо, сединой тронуты волосы, и масса родинок на лице — не сосчитать. Глаза карие, глубокие, внимательные.

Мы перешли из кабинета, который, наверно, служил для приёма посетителей, в столовую, где обычно обедает семья. Столовая сразу за кабинетом с выходом на нижнюю террасу, сейчас закрытую. В столовой небольшой овальной формы стол, стулья покрыты белыми чехлами. Диван тоже под чехлом. Слева от входа простой буфет с посудой, справа шкафчик. На нём стоит иностранной марки транзистор. На подоконниках цветы в горшочках. На стене две картины. Одна, над шкафчиком, изображает речку, заход солнца, лодки на берегу. Наверно, это Дон. Над диваном картина хутора зимой: занесённые снегом хаты. Здесь же барометр, под ним макет миниатюрной шхуны под парусом. Очевидно, чей-то подарок. За окном градусник. Шолохов подошёл к нему:

— Четырнадцать. А вчера до двадцати доходило.

Одна дверь из столовой ведёт на кухню. Там полная пожилая женщина что-то стряпала. Вторая дверь от входа налево ведёт в другую, по убранству напоминающую такую же столовую, но больших размеров. Там более длинный овальный стол, вокруг него масса стульев, и тоже в чехлах, а под окном зелёные растения в кадках и горшочках. Одни вьются по деревянным палочкам, другие держатся на собственных стволиках. Видно, эта столовая предназначена для больших приёмов.

Но на нашем столе уже яичница, масло, хлеб, солёные огурцы. Закуска наспех приготовлена, водочка в большой экспортной бутылке с марками. Справа от меня Шолохов, слева Мария Петровна. Напротив мой коллега Шустов и Пётр Иванович Маяцкий, подошедший чуть позже.

Разговор за столом самый непринуждённый.

Я рассказал, что моя четырёхлетняя дочка уже катается на фигурных коньках.

— Модный сейчас вид спорта, — замечает Мария Петровна.

— А вы какой больше всего любите вид спорта?

— В отдельности никакой, — отвечает Шолохов.

— За футбол болеете?

— Нет… А смотреть смотрю.

— Ну да, — замечает Мария Петровна, — а в Тампере на хоккее даже кричал.

— Там особая игра. Там не сам процесс игры меня интересовал, а выиграют ли наши. Больше патриотизма, чем болезни.

И подробнее:

— Билетов не было. Так нас тренеры с собой взяли, туда, где сидят игроки, на штрафную скамейку…

И тут же с юмором, игристостью в глазах:

— Хорошо, что пришлось на этой сидеть скамье, а не на другой, за то, что так длинно и так долго пишу… Заставили потом даже сняться с командой. Один прислал письмо, что он вырезал меня из снимка. Какое, мол, Шолохов имеет отношение к канадскому хоккею? Вот Ильинский, это спортсмен. Он прямое отношение имеет. Мы встречались с ним. Письмо интересное пришло от него…

Шолохов встаёт, подходит к буфету, роется в стопке писем, находит письмо и возвращается к столу.

В письме Игорь Владимирович Ильинский напоминал Шолохову о встрече в Тампере, о том, что он обещал написать пьесу для театра о современных бюрократах, весёлую, юмористическую, молодую.

Глаза Шолохова заискрились:

— Надо сделать, попытаться, тем более, такой актёр, как Ильинский, будет в ней играть.

Мария Петровна грустно, с болью:

— Ленивый он… Берётся, берётся — и всё никак.

Горькое откровение. Она будто сейчас выговаривала ему то, что не раз обсуждалось между ними.

— Возьмется и бросит. Нельзя так. Я ему говорю — отойди от общественной работы: то ему надо, это. Не уговоришь. Сколько писем! Депутатские дела отвлекают. И уединиться негде. Пробовали — не выходит. То одни приезжают, то другие. Раньше, когда помоложе был, — ничего. А теперь трудно. И у меня ноги не ходят, болеют, ревматизм. Теперь трудно даже на второй этаж подниматься. А он говорит — я тебе лифт сделаю, корзину, сам буду поднимать. Отвечаю: ещё чего доброго — бросишь верёвку, всякое бывает, — шутит Мария Петровна.

Вопросы и ответы полились без определённого плана. И перескакивали с одной темы на другую.

— Какой фильм вам больше всего нравится: «Судьба человека» или «Тихий Дон»?

Шолохов отвечает:

— «Тихий Дон».

— Бондарчук «Войну и мир» доснимает, — сообщаю я.

— Не потянет он, мне кажется. Трудно. Не по плечу.

Подали кофе в больших чашках, сливки.

Я продолжаю рассказывать, или, как говорят моряки, «травить» о своих морских приключениях на море, о тяжёлом матросском труде, о кубинском сахаре, о табаке, которым мы загрузились в Мексике и доставили в Союз, в порт Ленинград. И о проблемах нашего советского флота говорил. О том, что многие суда ходят по миру без груза, в балласте. А один такой пустой рейс обходится в две тысячи долларов в сутки.

Шолохов подсчитал.

— Это тридцать тысяч за переход. Пятнадцать дней ведь длится переход из Ленинграда до Кубы…

Собираемся на прогулку. Едем в «Волге». Шофёр, Михаил Александрович, Мария Петровна и мы.

Выехали за ворота. Пески. Ночью прошёл дождь, но дорога песчаная и потому быстро высохла. Мария Петровна говорит, что тоже с мужем ходит на охоту.

— Смотри, рыба ходит, — обращается Шолохов к Марии Петровне.

По озеру, окружившему тополевой островок, расходятся круговые отметины, будто кто камень швырнул.

Остановившись на краю заводи, поросшей кустистыми камышовыми пятнами, попросили супругов пройтись. Это была, наверно, единственная просьба для съёмки, на нашем языке — «подстроенная».