Наш Современник, 2005 № 05 - [15]

Шолохов вышел в полотняной тужурке простого, «толстовского» покроя, только с накладными карманами, сильно поседевший, с лицом грубовато-мужским, еще не старческим. В райкоме, куда мы заходили в день приезда, ухо резанули слова: «старик», «наш старик». Так райкомовцы называли своего знаменитого земляка. Кстати, за двенадцать лет среди них немного прибавилось новых лиц. До сих пор чувствовалась отдаленность станицы, устоявшийся быт.

Я спросил секретаря:

— Как сейчас Шолохов? Выступает на конференциях и собраниях? В мою бытность собкором он был большой общественник.

— Еще активнее стал, — весело ответил секретарь.

Я думал, что теперь буду держаться свободно, что прежняя скованность объяснялась молодостью, но почему-то по-прежнему волновался, не находил слов для разговора и всю беседу переложил на Левашова, который, кстати, готовился к ней, на листке загодя набросал вопросы, но ни разу не воспользовался ими.

Беседу записывал секретарь Петр Чукарин, бывший сотрудник районной газеты. Я хорошо его знал. Вначале разговор не вязался, а тут еще случился курьез. Левашов ни с того ни с сего сел на корточки, обнял старую легавую с отвислыми ушами и грязно-седоватой шерстью. Она дремала у дивана, положив голову на лапы, время от времени открывала слезливые глаза и поглядывала на хозяина. К неожиданной ласке отнеслась равнодушно, не противилась, но и не жмурилась от удовольствия, а Левашов восторженно запричитал:

— Ах ты моя хорошая! Да как бы я с тобой побродил по степям, пострелял дичь! (Хотя никогда не держал в руках охотничьего ружья.)

Поднялся Левашов весь в шерсти.

Хозяин наблюдал «трогательную» сцену, улыбаясь в усы. Что он думал при этом, можно было понять. Меня выходка Левашова покоробила: не таков Шолохов, чтобы попасться на дешевую удочку.

Из соседней комнаты вышел заспанный белобрысый карапуз. Я поворошил ему на голове волосы и спросил, чей он.

— Шолохов! — гордо ответил внук писателя.

Четверо детей, два сына и две дочери, уже давно не жили в родном доме. Чаще всех бывала в Вешках младшая дочь Мария, очень похожая на отца, редактор издательства «Современник».

«Не могу и одного лета пропустить, обязательно бываю на родине», — говорила когда-то мне эта общительная, милая женщина.

Беспрерывно звонил телефон. Чукарин заметил, что в день до двадцати пяти человек хотят непременно встретиться с Шолоховым. Беседу то и дело прерывали. И хозяин с гостями перешли во двор.

Левашов заговорил о «подводных» течениях литературной московской жизни, пытался вызвать Шолохова на откровенность. Тот удивлялся (или делал вид, что удивляется) позиции того или иного литератора, но от каких-либо суждений уклонялся. По всему видно, он был в стороне от столичных литературных баталий. Возможно, опять-таки делал вид. На губах его все время играла лукавая улыбка.

Я спросил Шолохова, над чем он сейчас работает, и тот охотно ответил: пишет трилогию «Они сражались за Родину». И пояснил с присущим ему юмором:

— То, что уже опубликовано, это как бы туловище, а я сейчас занимаюсь портняжным делом, пришиваю к туловищу голову и ноги, пишу первую и третью книги. Пожалуй, на днях пошлю несколько глав в «Правду».

Уже в Москве я спросил правдиста и редактора шолоховских книг Лукина, получил ли он эти главы. «Обещанного три года ждут», — последовал скептический ответ. И верно: прошло довольно много времени после разговора с редактором, которым, между прочим, Шолохов был недоволен из-за приглаживания острых углов в последнем издании собрания сочинений (в следующем издании писатель восстановил купюры), пока наконец были опубликованы в «Правде» отрывки из первой книги «Они сражались за Родину».

Беседу Петр Чукарин застенографировал, отпечатал на машинке и передал москвичам. Надо полагать, любителям шолоховской прозы её содержание будет интересно.

«Роман я начал писать еще на фронте. Это было в 1943 году. Естественно, я начал его, подчиняясь обстановке. Годы были мрачные, серьезной литературы о войне было порядочно. Но мне очень хорошо сказал один пехотинец на передовой: „Что же Илья Эренбург всё пишет: „Убей немца!“? А я чем сейчас занимаюсь, как не этим? Я — солдат!“ А что читали тогда на передовой? Книга и тогда сопутствовала и командиру, и рядовому солдату. Жюля Верна читали. Чтобы уйти от этой мясорубки, от страшных размышлений о войне. Приключенческую, веселую литературу читали. На войне ведь довольно мало веселого…».

Я вспомнил фронт, солдат, себя: что мы тогда читали? Да ничего не читали, кроме «дивизионки», и то лишь в 45-м, когда воевать стало полегче. До чтения ли было под пулями и снарядами? Возможно, Жюля Верна Шолохов у кого-то и видел, скорее всего, у штабиста или тыловика.

«Поэтому, — продолжал писатель, — и у меня главы о сорок втором годе носили характер не только серьезный, но и развлекательный. Копытовский у меня там, Лопахин, весельчак такой… Роман я начал с середины, как уже говорил. Вот теперь пришиваю к туловищу голову, пишу главы о предвоенных годах. И оказалось, что это намного сложнее, чем писать о войне, потому что там всё привычно, записи сохранились, своих наблюдений — таких фронтовых — масса. Но трудность не только в предвоенных главах. Обилие фактического материала о войне заставляет вновь и вновь возвращаться к уже написанному, дополнять, обогащать его. Не хочется упустить что-то важное.