Наш Современник, 2003 № 12 - [37]

Одному из своих оппонентов И. С. Аксаков 100 с лишним лет назад отвечал: “О, если бы в самом деле все спасение России зависело от какого-нибудь готового проекта, — если бы только преподнесением публике “реальной формы” с кафедры, в речи какого-нибудь оратора, разрешался весь многотрудный и многоскорбный вопрос нашей современной поры!.. Не форма создает содержание, а содержание должно создавать себе форму; форма сама по себе не обладает никакой творческой силой: сила в духе, влагаемом в форму.... Так начните с того, чтобы сперва искренне и вполне усвоить своему сознанию самые эти начала, которые вы же называете “русскими”, усвоить до степени самодействующей творческой силы, — проникнуться духом родной земли. “Величайшая из революций”, по выражению Вольтера, реально преобразившая весь мир, — христианство, при своем появлении не предложило никаких реальных форм, а призвало мир — гласом вопиющего в пустыне — к  п о к а я н и ю, а затем именно к усвоению душе только начал (любви и веры), по-видимому, самых отвлеченных и бесформенных...

Нам также нужно покаяние, — покаяние, так сказать, умственное; нужно исправление нашего сознания и обновление духа; нам, то есть всей так называемой интеллигенции, более или менее руководящей судьбами нашего отечества. Все бытие наше изолгалось... Наш недуг долгий, давний, хронический. Из хронического он перешел в острый, или, вернее, хронический недуг усложнился еще и острым... Поэтому и нужно прежде всего учинить диагноз, точное и верное определение болезни, причем сам собой определится и способ лечения и решится вопрос: какие именно полезные средства — так называемые героические или медленно действующие, например органические законодательные меры, общественное воспитание и т. д. ... Недуг громаден, но соразмерна ему и громадная крепость организма. Русь сладит с болезнью. Народ сохранил в себе запас силы непотраченной, уберег свои коренные начала, не поддался никаким своим опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием и согласием никакого нарушения своего внутреннего строя, не уложился ни в одну заготовленную форму заграничного идеала, — и этим своим безучастием, бездействием, этою благодетельною неподвижностью, так часто осмеянною и непонятною, спас себя и нас...”.

Можем ли мы сегодня утверждать, что соразмерна недугу крепость русского народного организма и что народ сохранил в себе запас силы неистраченной? Что он не поддался никаким опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием в нарушении своего внутреннего строя? Увы... Эти 100 с лишним лет были, может, самыми страшными в судьбе русского народа, а значит, и всего славянства: две мировые войны, три обрушенные на Россию революции, гражданская война, коллективизация, еще одна революция и расколлективизация. И в этих кровавых внутрирусских войнах гибли лучшие из лучших. В течение этих 100 с лишним лет шел жестокий и целенаправленный геноцид русского народа, как, впрочем, параллельно шел геноцид сербов, болгар, окатоличившихся поляков, которые давно перестали быть хозяевами в своей стране, а русский народ, вместо того чтобы противостоять геноциду, как бы даже содействовал ему. А если и противо­действовал, то только тем, что по-прежнему “не уложился ни в одну из заготовленных форм заграничного идеала — и этим своим безучастием, бездеятельностью, этою своей благодетельною неподвижностью... спас себя и нас”.

Но сколько можно спасаться лишь бездействием и благодетельною неподвижностью? И так ли уж они благодетельны? На самом деле — спас ли он этим себя? He обманываем ли мы сами себя? Не идеализировали ли братья Аксаковы русского человека? Константин Сергеевич возводил в достоинство, грубо говоря, “негосударственность” русского человека, но достоинство ли это, если на шею нам садятся все, кому только не лень? А мы при этом претендуем на ответственность за все славянство и даже за все человечество.

И можно ли по-прежнему продолжать называть русский народ великим? Ничто так не вредит ныне русскому народу, как ложное представление о самом себе. Горькая правда полезнее сладкой лжи, а правда такова, что великим в последний раз он показал себя в годы Великой Отечественной войны.

Точит душу мысль: может, идея спасительного славянского единства — всего лишь миф, к тому же не совсем безобидный, вопреки исторической действительности и предопределенности созданный славянофилами и наиболее талантливо выраженный братьями К. С. и И. С. Аксаковыми? Может, он был не так опасен, пока витал, скажем, на филологическом уровне, но стал губительным для России, когда нашлись люди, которые попытались внедрить его в жизнь? Словно это было против Божьей воли. Ведь признаемся, наконец, себе, что, загоревшись или заболев идеей славянского единства, Россия в 1914 году, объявив войну в защиту Сербии, обрекла себя на гибель. Может, не случайно Бог еще во мраке веков дал нам разбежаться на западных, восточных и южных славян? Может, мы больше чувствуем свое братство, пока врозь? А стоит нам лишь сделать попытку собраться вместе, как начинаем выяснять между собой отношения.