Наш Современник, 2001 № 10 - [59]

Тогда я, и в самом деле, не знал этого.

— То те, кто остался верный польской короне, когда Богдан Хмельницкий отложился от нас, к вам перекинулся. Часть казаков осталась верной присяге. То настоящее польско дело: умереть, но остаться верным присяге. С тех пор их так и звать: коронные казаки. О-о-о, то серьезные ребята. Если поляки — порох, который надо поджечь, эти взрываются от одного взгляда. Знаешь, как их алеманы боялись? Они православные. Больно страдают, когда на месте вашего храма наши строят костел... у них душа рвется! Кто они? Русски? Хохолы — украинцы? Нет. Польские коронные казаки. Но душа у них... Она первая отзывается на славянскую беду, славянскую боль... славянскую розницу, так это? На славянскую рознь.

На лунной дорожке в сонной реке заплескались, заперекликались звонкими голосами белотелые польские русалки, и переливчатый их смех, стихая, поплыл по течению.

— Бог! — повторил за ним я. — Честь. Отчизна?

— То так! — горячо сказал Миколай. — Запомним это: то так! Есть это — есть все. Этого не маем — ничего не маем. То наше богатство, а не жидовский банк. Не только польске — славянско: Бог! Честь. Отчизна.

 

3

Но мы все же врюхались в их дерьмо. Мы так за десяток лет в нем изгваздались, что тем, у кого еще сохранились остатки совести, неловко друг на дружку смотреть. За это время мы один другого купили и продали, а не участвующий во всеобщем торжище стал теперь не только смешон, но уже подозрителен. Свои сокровища духа мы променяли на все эти штучки для потных промежностей, мы как должное приняли подмену моральных ценностей другими: оральными. Мы угробили свою великую армию, оплевали старых ее солдат, унизили и растлили молодых, а наши доблестные офицеры вместо того, чтобы отдать команду открыть огонь на поражение, предпочитают одиночный выстрел в висок: в собственный. Пятьсот офицеров в год по статистике: батальон!

Нас разделили и опять натравили своих на своих. Нетрезвый политик с оловянными глазами, выхвативший у изумленного дирижера палочку на чужом торжестве, отрезал ею от родины не только могилу моего деда в польской Гайнувке — сотни тысяч солдатских могил. И это уже никакая не военная хитрость, это — классическое предательство.

Какое там славянское братство?! Какое боевое содружество?!

Чужие ракеты с чудовищной методичностью долбили сербов, а в столице России под приглядом, ну, конечно, “Отечества”, под его патронажем все еще доторговывают военными реликвиями покойных воинов и униформой оставшихся, без порток живущих... это, и действительно, в о и н ы ?!

А не хотели бы вы, бывшие гнилые союзнички, полностью уже присвоившие себе победу славянства над вашим же выкормышем Адольфом, ракету-другую вдруг получить в вашем сверх меры цивилизованном Лондоне? Или опять — в Берлине? А в вашем вонючем Нью-Йорке, который вы считаете теперь центром вселенной?

Но наш гарант, поджав обрубок хвоста, все продолжал ворковать с этим, так еще и не застегнувшим ширинку дружком-красавчиком. А мы — давно знакомое славянское дело! — с камышинками во рту терпеливо выжидаем на дне грязного болота, и нам все больше и больше нравится так лежать... Ну, а что? Что для нас, и действительно, — Бог? Что нам Честь? Что — Отчизна?

 

 

В.Шигин • Неизвестный лейтенант Шмидт (Наш современник N10 2001)

Владимир Шигин

 

НЕИЗВЕСТНЫЙ ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ

Со школьной скамьи всем нам знаком портрет знаменитого “очаковского” Шмидта. Худое аристократическое лицо с пронзительным взглядом. На плечи накинута черная флотская пелерина с пряжками в виде оскаливших морду львов. Он благороден и несчастен, одинок и жертвенен, этот непонятый и заранее обреченный на смерть офицер-демократ. Будучи севастопольцем, я не раз бывал на его могиле, что высится в центре городского кладбища Коммунаров: каменная скала, увенчанная красным знаменем Революции.

Первые сомнения относительно личности лейтенанта Шмидта появились, впрочем, у меня еще в детстве, после прочтения знаменитого “Золотого теленка”. Как помнят читатели, там весьма фривольно описывались похождения “детей лейтенанта Шмидта”. Вольно или невольно, но этим однозначно бросалась тень и на самого лейтенанта. Но ведь Петр Шмидт — это романтика первой революции, он почти ее идол! А теперь представьте, что значило бросить тень на такого героя в 1938 году, причем бросить публично на всю страну, представив на осмеяние не только непутевых “детей лейтенанта”, но через это и самого “папу”! И это тогда, когда ссылали в “края и веси” за неосторожное слово и даже ухмылку. Подумайте, что стало бы c тем смельчаком, который начал бы тогда рассказывать подобные истории о Чапаеве или Щорсе? Догадаться не трудно. А вот Ильфу и Петрову все их фривольности о Шмидте сошли с рук. Почему? Да скорее всего потому, что Сталин и его окружение знали правду о мятежном лейтенанте. Так что же такого знали люди более старшего поколения о Шмидте, чего не знаем мы?

Петр Шмидт родился в семье весьма уважаемого и заслуженного ветерана первой Севастопольской обороны. И по отцу и по матери он был из обрусевших немцев. Отец — контр-адмирал Петр Петрович Шмидт. Вместе со старшим братом Владимиром Петровичем он пробыл на “бастионах чести” всю осаду Севастополя и получил там не одно ранение, а впоследствии стал начальником порта в Бердянске. Небезынтересен и тот факт, что мать будущего “красного лейтенанта” Е. Я. фон Вагнер познакомилась со своим будущим мужем там же, в осажденном Севастополе, куда она прибыла с другими сестрами милосердия из Киева и работала в госпитале под руководством великого Н. Пирогова. Е. Я. фон Вагнер-Шмидт умерла весьма рано, а потому Петр Шмидт, имея на руках двух маленьких детей (старшим из которых и был наш герой Петр Шмидт-младший), женился вторично. От этого брака родилось еще два сына, оба они стали морскими офицерами.