Наш человек в Киеве - [66]

Меня выручил сосед справа. Он тоже возился в своем ряду, просыпаясь, а теперь встал, задумчиво осмотрел на свои шмотки, разложенные на сиденьях, и обратился ко мне с просьбой:

— Пан сосед, погляди, будь ласков, за моим добром, пока я до сортира сбегаю.

Я охотно согласился, а когда он вернулся, попросил его о том же.

Затем мы, разумеется, начали типичную дорожную украинскую беседу: все дорожает, а вот раньше было лучше, чиновники — сволочи, надо валить отсюда и т. п.

— Я в стройуправлении работаю, раз в месяц на ковер в главк должен ездить. И ни разу эти сволочи мне не заплатили нормальные суточные! Положено для командировок по Украине двести семьдесят пять гривен и шестьдесят копеек. А мне дают только сто девяносто! И хоть ты тресни, больше не дают. А что можно в Киеве на сто девяносто гривен? Да ничего! Обед в кафе на одного, и потом сиди без ужина, голодай.

Я бы мог с ним поспорить, поскольку мои обеды в «Пузатой хате» всегда укладывались в сотню гривен, а чаще составляли даже вдвое меньшую сумму, но спорить не стал — уж больно завелся этот худощавый нервный мужчина в дешевом и мятом после сна костюме.

— Суточные-то вздор, а вы бы знали, как они мухлюют со льготными выплатами. Урезали же все выплаты! Матерям- одиночкам срезали вдвое, бесплатное питание для школьников отменили! — донесся до нас звонкий женский голос сзади.

— Да, точно так, а еще смотрите какой фокус выкинули: заморозили пенсии, зато оставили на них налоги для пенсионеров, и мы теперь должны еще им приплачивать, скотам! — обернулся назад мой сосед.

— И работающим пенсионерам запретили платить пенсию еще! — услышал я выкрик теперь уже спереди.

— Детям- инвалидам что сделали, гады: отобрали у них бесплатное питание вообще! — крикнул кто-то из глубины вагона, и тут как прорвало плотину: все пассажиры принялись выкрикивать свои претензии к власти, подробно перечисляя проблемы, лишения и льготные секвестры.

Я пожалел, что не могу достать сейчас свою камеру и снять этот внезапный митинг на видео. Но зато я задал вопрос своему соседу, возможно, громче, чем следовало:

— При прежней власти, получается, лучше было? Льготы, суточные, вот это все?

Дружный ор вдруг прекратился, как по щелчку дирижера. Поднявшиеся в запале дискуссии пассажиры вернулись на свои места, все притихли, со странными гримасами переглядываясь по сторонам.

— Ну, тут ты загнул слегка, — наконец, осторожно ответил мне мой сосед, нервно одергивая мятый пиджак. — При Яныке, конечно, пожирнее жили, зато сейчас свобода. Это тоже надо понимать.

Снова повисла тяжелая пауза, пока не раздался звонкий женский голос сзади:

— Свобода?! А чего такого ты не мог при Злочинной панде, чего можешь сейчас? Какая, твою мать, особая свобода тебе сейчас привалила?! У меня вот особая свобода появилась, да, — хочешь ребенку школьную форму купить, а денег нет ни хрена. А еще дите мясо с колбасой жрать просит каждый день, а я могу только кашу на сале ему дать, да и то по праздникам. Свобода воровать да убивать появилась, это точно. Только это не для меня свобода, мне такая свобода не нужна, я не ворую, не убиваю.

— Чтобы человек что-то понял, он должен обжечься. Понимание приходит только через боль и страдание, — раздался рассудительный голос откуда-то спереди.

— Не надо только тут таких вот антигосударственных лозунгов! — выкрикнул на это мой сосед в ответ и продолжил, слегка привстав на месте от возбуждения:

— Победим Россию, войдем в Европу, заживем нормально!

— Ой, дурак! — все так же звонко отозвалась на это женщина сзади, и весь вагон захохотал.

Мой сосед вернулся на сиденье, промолчав, и начал нервно ковыряться в карманах пиджака. Дискуссия сошла на нет, и до самой Одессы ничего примечательного в нашем вагоне больше не случилось.

А вот на вокзале прием был необычный — мы, пассажиры, все проходили по платформе сквозь несколько цепочек местных полицейских, бдительно оглядывающих каждого из нас. Некоторых пассажиров полицейские останавливали и тут же досматривали их самих и багаж. Меня, по счастью, пропустили.

От вокзала я взял такси и попробовал поболтать с таксистом, молодым светловолосым парнем, но он неожиданно резко оборвал все мои попытки разговорить его вопросами о ситуации в городе и в стране:

— Я вас ни о чем не спрашиваю, и вы, пожалуйста, тоже не лезьте ко мне с расспросами. И без вас тошно.

Едва я заселился в номер отеля, сразу включил старенький телевизор с кинескопом. Местные новости передавали по-русски, дикторы, мужчина и женщина, тараторили по очереди закадровый текст, пока телезрителям демонстрировались кадры вечерней Одессы:

— Тысяча национальных гвардейцев и свыше двух тысяч полицейских введены в центральные районы Одессы. Оцеплены все значимые площади города, на улицах огромное количество людей в камуфляже и с оружием. Идут тотальные проверки документов, досматриваются сумки и даже карманы прохожих, балаклавы запрещены. Полиция патрулирует город со служебными собаками, на Греческой площади ищут взрывчатку — о ней полиции сообщил анонимный источник.

Время от времени пропадает сотовая связь — предположительно, это делают спецслужбы, чтобы нарушить координацию среди оппозиции, готовой завтра выйти на траурный митинг, посвященный убийству два года назад десятков горожан на Куликовом поле…