Наш человек в Киеве - [64]

Своего он добился — я, например, перестал его понимать, и, судя по переговорам боевиков, они — тоже.

— Хрен с ним, пусть говорит по-русски. Иначе не понять его вообще, — сказал один из них.

Я подсмотрел у стоящей рядом Дины в блокнотике имя и должность этого гражданского. «Проректор Национального медицинского университета им. Богомольца, доктор педагогических наук, заслуженный работник образования Украины, профессор кафедры медицинской и биологической физики Ярослав Цехмистер», — переписал я к себе в смартфон.

Проректор вдруг встал, неуклюже застыв в неудобной позе — встать прямо ему мешал стул, который некуда было отодвинуть. Вот в таком согбенном положении он и проговорил свою покаянную речь:

— Уважаемые господа. Я встану, чтобы сказать вам очень важное. Тем людям, что сейчас сидят за столом, — участникам боевых действий, ветеранам АТО, волонтерам, всем — администрация университета приносит глубокие извинения за позорную ситуацию, которая сложилась у нас в учреждении. Мы не будем сейчас обсуждать, знали мы об этом или не знали, а мы не знали, просто примите наши глубокие извинения.

Боевики заржали, некоторые захлопали в ладоши.

— «Собачье сердце» смотрел? Скажи, похоже? — прошептала мне Дина прямо в ухо.

Меня давно перестало удивлять это странное фрондерство Дины — она ведь видела и осознавала все очевидные болезни Украины после переворота, включая национализм, откровенное силовое давление на прессу и оппозицию. Но то, что она понимала, никогда не прорывалось в ее репортажах — ни разу я не видел у нее ни одного честного репортажа из Киева и, в конце концов, перестал их искать в Сети, чтобы лишний раз не расстраиваться.

Поэтому я просто кивнул ей и начал выбираться из толпы. Мне было неловко смотреть, как малограмотные тупые боевики издеваются над интеллигентным профессором.

В коридоре за дверью я увидел около десятка гражданских. Преподаватели университета стояли, сбившись в кучку, возле распахнутого окна, и негромко переговаривались, не сводя глаз с двери, из которой я вышел.

— Ну что там решили? — осмелилась спросить меня немолодая женщина в белом халате поверх делового костюма.

— Проректор принес извинения героям АТО, — ответил я громко, внимательно глядя на них.

— А что они? — нетерпеливо спросила та же женщина.

— А они пока думают, — ответил я ко всеобщему разочарованию и вышел.

Глава двадцатая

В последний день апреля я купил билет на самолет до Петербурга, датированный пятым мая. Пора было сматываться, это стало очевидным после ночной стычки с неонацистами и последующей отсидки ой в еврейском убежище. Мне также не нравились люди, которые целенаправленно снимали меня на публичных мероприятиях. Кроме того, мне нельзя было нарушать миграционное законодательство страны, если я планировал возвращение в Киев в этом году.

Согласно требованию закона Украины «О правовом статусе иностранцев и лиц без гражданства», срок пребывания гражданина России не может превышать девяносто дней с момента въезда, после чего «должен быть обеспечен выезд на территорию государства пребывания в течение и не менее чем девяносто а дней». Это мне растолковал юрист в одной из многочисленных конторок, зарабатывающих обходом миграционных законов. Интересно, что к моему визиту там отнеслись с откровенным удивлением — по словам юриста, в основном, они обслуживают миграцию совсем в другую сторону, из Украины в Россию. Мое направление, из России на Украину, было нетипичным и вызывало вопросы, но объяснение с лечением зубов был принято, хотя и с некоторым сомнением.

И вот эти девяносто дней истекли к началу мая, и мне оставалось лишь пересидеть в Киеве без глупых залетов совсем недолго, меньше недели. Но мне не сиделось на месте — я решил поехать в Одессу. Второго мая антифашистское подполье вспоминало массовое убийство русских оппозиционеров в Одессе. Убийство было жестоким и публичным — украинские националисты, по большей части молодые футбольные болельщики, с криками «слава Украине!» напали на демонстрацию оппозиции и загнали русских мужчин, женщин и детей в здание Дома профсоюзов, а затем закидали это здание бутылками с зажигательной смесью. Тогда заживо сгорело несколько десятков человек, но никто из нацистов не был даже задержан властями. На Западе тоже не обратили внимания на эту расправу — убийство русских, даже публичное, массовое и жестокое, не является поводом для публикаций в западных СМИ, а уж тем более поводом для санкций. По крайней мере, Дина рассказывала мне, что кураторы из DW прямо запрещали ей поднимать тему с расправой в Одессе как «нецелесообразную в данной политической ситуации».

Снимать митинги антифашистов в Киеве было слишком рискованно — нацики из «С14» не оставили бы меня в покое здесь. Я читал на страничках националистов в Facebook, что они «разыскивают москаля с ксивой болгарского радио, который шарится по Киеву под видом журналиста». Приводились мои приметы и даже пара фотографий, правда, не очень резких. Всем патриотам Украины предлагалось в случае обнаружения бить меня на месте, ломать конечности, а потом вызывать на место руководство «С14» для последующего допроса и публичной казни. В комментариях шло бурное обсуждение, как следует меня казнить: предлагалось повесить или сжечь, но были и более вычурные варианты, от чтения которых у меня здорово портилось настроение.