Наш человек в Киеве - [55]

В моей видеокамере есть пустое гнездо под устаревший видеоразъем, куда я в любой стране мира по приезду всегда закладываю купюру в двести евро — на всякий пожарный случай. Украина не стала исключением.

Я вытащил камеру из пакетика, достал из разъема камеры купюру и положил ее на стол.

— Вот же ты какой гнусный москаль, а! Вот не можешь без унижения младшего брата. Где я тебе сейчас 50 евро сдачи возьму? — вроде как искренне возмутился капитан, разворачивая мятую купюру.

— Перестань. Виски тоже денег стоит, — успокоил я его, поднимаясь с дивана.

Первый раз в жизни до отеля меня везли на полицейской машине с сиреной и мигалками. Алена Григорьевна приняла меня у входа, как принимали в Киеве, судя по кинохронике прошлого века, только раненого украинского солдата после штурма Берлина.

Глава восемнадцатая

К Алене Григорьевне в хостел с утра явились гости — дочка с двумя гиперактивными близнецами лет семи-восьми. Близнецы устроили в коридоре гонки на самокатах, смачно впечатываясь после поворота именно в мою дверь, так что я практически бежал из номера, понимая, что поваляться в кровати под бубнеж телевизора уже не получится. А планы на этот четверг у меня были именно такие — поспать, поскольку уже в выходные в городе намечались массовые акции, и директор любезно разрешил мне заблаговременно взять отгул, выспаться, наконец, а заодно решить всякие мелкие бытовые вопросы.

Увы, планировать здесь что-то дальше ближайших часов — значит, бросать вызов самому мирозданию. Когда я уже удирал из хостела, мироздание, в лице одного из близнецов, въехало мне самокатом в лодыжку, а когда я картинно застонал и рухнул плашмя на линолеум, второй близнец деловито предложил:

— Семен, давай отрежем дяде сломанные ножки и пришьем новые. Так делал доктор Айболит, помнишь, когда лечил зайчика, у которого трамвай отрезал ножки…

Семен согласился и жестко пнул меня самокатом по второй, здоровой ноге.

Тут мне стало ясно, что играть с этими детьми дальше небезопасно. Я попробовал встать и покинуть поле боя, но не вышло. Поле боя стремительно превращалось в операционную — близнецы уже тащили из кладовки простыни и две палки, видимо, изображающие пилы для ампутации.

Остановить это удалось простым вопросом:

— Дети, а откуда вы возьмете новые здоровые ножки для меня?

Потом я поднапрягся и процитировал:

— И сказал Айболит: «Не беда! Подавай-ка его сюда! Я пришью ему новые ножки, он опять побежит по дорожке».

В коридоре хмыкнули, и следом из-за поворота вплыла Алена Григорьевна, как всегда, в белом халате и белой косынке на круглом добродушном лице.

— Слушайте, а ведь правда, откуда доктор Айболит взял новые здоровые ножки для зайчика? — вслух удивилась хозяйка и подмигнула мне.

— Отрезал у другого зайчика, — не сговариваясь, хором предположили близнецы, оглядываясь по сторонам в поисках донора конечностей.

— Ну да, у зайчика — у мотоциклиста, наверное, — не удержался я.

В коридоре еще раз хмыкнули, и оттуда появилась довольно полная светловолосая девушка лет двадцати пяти.

Она разглядывала меня с откровенным любопытством, слегка растягивая в вежливой улыбке пухлые чувственные губы. Помада на них была, на мой взгляд, слишком яркой.

— Доброе утро, я — Игорь, — официально представился я.

— Доброе утро, я — Анна. Вы уже уходите?

— Да, дела, к сожалению.

— Надеюсь, это не мои дети вас разбудили? Они такие хулиганы, вы уж их извините.

— Нет, что вы, вы меня извините, это я тороплюсь. Просто у меня встреча через двадцать минут, — соврал я привычно и, сдержанно улыбнувшись матери и дочке, бочком протиснулся к дверям.

На Бессарабской площади торговцы еще только разворачивали лотки, и в поисках утреннего кофе я свернул на Крещатик. Там, в небольшом киоске, я получил свой бумажный стаканчик из рук молоденькой продавщицы и пошел было дальше своим стандартным маршрутом в сторону Майдана, но не дошел — на широкой площадке возле здания городской администрации толпились очередные демонстранты, и я замедлил шаг. Как правило, перед зданием КГА аккуратно протестовали мелкие торговцы, или борцы за снижение коммунальных тарифов, или даже борцы за права животных.

Я подошел поближе, разглядывая этих очередных борцов. Интересно, что никогда я не встречал здесь борцов за право на родной для большинства украинских граждан русский язык, за право на свободу слова или на право на защиту от фашиствующих молодчиков.

На сей раз демонстрантами оказались, опять-таки, ларечники — судя по плакатам, которые они неспешно разворачивали, чиновники попрали их права на торговлю алкоголем. На мой взгляд, попрали вполне справедливо — торговля сомнительным пойлом, действительно, нуждалась в регулировании, которое невозможно было осуществить в нелегальных ларьках — а и, которыми сейчас был усеян весь Киев от центра до окраин.

Но и митингующие вызывали сочувствие — это были продавцы, преимущественно женщины лет сорока и старше, в неброской дешевой одежде, усталые внешне и внутренне. Вообще, женщины с усталым взглядом некрашеных глаз мне стали попадаться в Киеве все чаще. Они не хотят быть привлекательными, они даже не пытаются изображать успех, как это принято где-нибудь на Западе или в России, — нет, они всем своим видом показывают, что не живут, а выживают, и совершенно не стесняются этого обстоятельства.