Дядя Коля подошел. Сбросил хворост. Распрямился. Улыбнулся.
Все смотрели на них обоих, предвкушая и радуясь тому, как эти двое мужчин познакомятся и понравятся друг другу.
Алеша видел, как дрогнула рука у Рудича, и сменилась удивлением, и он посмотрел на отца, который шагнул вперед, держа одной рукой Борю и протягивая другую.
И Алеша еще раз посмотрел на Рудича и на отца, и не мог ничего понять, и улыбался еще по инерции. И все тоже. Стояли и тихо улыбались.
— Кузнецов, — сказал Кузнецов, продолжая тянуть руку.
И все видели, как во сне, как ушла медленно рука Евгения Марковича за спину.
Это было так нелепо и несправедливо не могло такого быть.
И все еще улыбались, улыбались...
И Кузнецов тоже улыбался и держал одинокую руку.
— Мы знакомы, — сказал Евгений Маркович четко и сухо, как все, что он говорил. — Вы — Кузнецов Николай Дмитриевич?
— Да. — Отец опустил наконец руку.
— Вы служили на Севере начальником охраны?
Ну, — сказал кто-то за отца.
— Март пятьдесят третьего помните?
Еще тогда, когда отца назвали по имени и отчеству, все уже почувствовали, что произойдет что-то страшное, а потом эти слова. Уже никто не улыбался. Алеша видел их сразу вместе: справа — того, который был его веселым и уверенным отцом, слева — этого человека, который рассказывал про то, как он ходил в лес. И не было их отдельно, были они только вместе, отдельно мог быть только улыбающийся отец, тот, другой, веселый.
А Рудич Евгений Маркович закурил новую папиросу и добавил только для своих еще какие-то непонятные и опять, очевидно, страшные слова:
— Илюша обязан этому гражданину начальнику...
И они еще так постояли, и было слышно, как трещат сучья в костре. И только один человек стоял живой и дымил "Беломором".
Потом он повернулся и ушел в сторону. И его жена с трудом поднялась. Все опять ожили. Но все было другим!
И мама Наташи сказала Наташе и сыну:
— Собирайтесь.
Она сказала тихо, но ее мужу мало было сказанного, он обернулся и опять громко и спокойно, как справку, будто ничего не произошло, будто ему было это раз плюнуть, сказал:
— А почему мы должны собираться, мы первые здесь остановились.
Мать Алеши, кажется, охнула. Она кинулась и суетливо, и некрасиво до стыда стала собирать вещи. Она хватала их подряд, и они вываливались у нее из рук.
А отец: он не засмеялся в ответ этим дурацким и страшным словам, не пожал плечами, не взял за ворот эту узкую глисту, не тряхнул, не ударил, он повернулся и пошел к машине, и плечи его торчали выше головы.
Это было унизительно: и для тех, кто стоял и смотрел молча, и для тех, кто собирал вещи под их взглядами и, комкая, бросал их в машину. Они старались это делать медленно, но все равно получалось гадко и суетливо.
Наташа отошла за машину и отвернулась. Бориса отвели к ней.
Лишь один мужчина остался на месте, он курил свой "Беломор" и смотрел поверх их голов.
Отец как залез в машину, так не вылезал. Мотор был на взводе.
Мать собирала вещи. Они вываливались из рук. Она махнула рукой. Схватила что могла. В обе руки... Все втиснула в машину. Машина тронулась и стала уходить прочь, переваливаясь на кочках и уменьшаясь в размерах.
Мужчина сказал:
— Нам здесь тоже нечего делать. Лида, собирайте вещи, Наташа, помоги маме.
Сам он подошел к костру. Сдвинул в кучу угли. Плеснул из ведра. Подождал, когда отойдет пар, и вылил остальную воду.
Кузнецовы ехали молча. Только Лена спросила:
— Почему мы уехали?
— Помолчи, — сказала мать. — Смотри в окно и молчи.
Из-за этого молчания дорога казалась долгой, очень долгой. Все смотрели перед собой или в сторону, но никто друг на друга.
Первой опомнилась мать, вспомнила, что она мать и пришла на помощь мужу.
— Ишь, хам какой! Недобиток несчастный! Зря ты ему, Коля, спустил! Конечно, мараться не стоило, день портить, праздник, но надо было нахала проучить.
Отец молчал. И Алеша впервые повернул голову и посмотрел на своего отца. По тому, как дрогнуло что-то в лице отца, было видно, что он ожидал этого взгляда.
— А почему мы уехали? — опять спросила Лена.
— Не трожь гэ, оно вонять не будет. Не расстраивайся, Коля, не обращай внимания!
— Почему мы уехали? — спросил сын.
— Потому, — быстро и громко заговорила мать, будто собираясь перекричать его. — Что с ними делать, наглецами? Драться?
— Что ты говоришь? А если они не правы, почему нам уезжать?
— А то они правы! Хамье! Коля, может, поедем в другое место?
Машина спускалась к реке. Снова разбежалась, хотела взять с ходу, но забуксовали задние колеса.
— Подтолкни, — сказал отец, не глядя.
Алеша стащил кеды, носки, подвернул джинсы, шагнул в воду. Качнул машину раз-другой. Ничего!
— Сейчас я выйду, — сказала мать. — Подожди.
Сын подошел к кабине, наклонился над отцом.
— Пап, а почему мы уехали?
— Не приставай, — опять сказала мать. — Тебе что сказали? Я сейчас. Никак не стащу.
— Пап, почему мы уехали? Может, вернемся, чтоб они не думали, что мы какие-нибудь!
Отец молчал, а мать уже вылезла из машины, чертыхнулась на холодную воду и потянула сына за рукав.
— Иди сюда! Давай! Включай, Коля!
Они качнули машину. Еще раз — машина поползла вперед, выбралась на берег и вползла на бугор.
