Наш Артем - [5]

По весне закипают курские села и деревни белой пеной цветущих садов. Недаром Курщина считается центром русского садоводства.

До конца прошлого столетия не знала курская деревня иных занятий, кроме земледелия. В городах, конечно, были заводы, фабрики, мастерские, но то по городам да по крупным селениям. В деревнях же все в землю вросло. И хаты, и люди.

Но к восьмидесятым годам XIX века мало осталось земли у крестьян, мало и хлеба. Помещик же свой хлеб вывозил на сторону. Пришлось крестьянам браться за ремесло. И число сельских умельцев росло год от года.

Игрушечники и шапочники — из Новосельского уезда; в Щигровском, Корчанском, Новооскольском гнут дуги для лошадей; в Фатежском и Курском шьют попоны и одеяла, ткут скатерти, салфетки; в Гайворонском малюют иконы, киоты, до 300 тысяч в год.

Ну а те, кто не имел земли и не приохотился к незамысловатому кустарному промыслу, потянулись в поисках заработков в отход, в города.

Село Глебово Миленковской волости Фатежского уезда Курской губернии невелико. Земли у сельчан — куренка выпустить некуда, да и ремеслами оно не знаменито.

Вот и стоят заколоченные избы, а в других, обжитых, не видно мужиков, все больше старики, бабы да малые ребятишки. Мужики же шагают по городам и весям в поисках работы.

И куда только не заносит их лихая судьба. К примеру, Андрей Арефьевич Сергеев — строительный подрядчик во втором уже поколении. Еще его отец выбрался из родного села в город Луганск. Строил все, в чем надобность была: дома так дома, дороги — значит дороги, мосты возводил, да и деньги сколотил немалые.

Был Арефий кряжист, пудов на девять весом, нравом крут. В артели у него трудились односельчане. Для них Арефий и бог, и царь, и исправник.

Должник завелся, можно было бы и в суд. А толк от того какой? Что подавай мировому, что не подавай, карманы-то у должника всегда пусты. Но проучить такого все одно надобно. И Арефий берется за палку. Отмутузит как следует, перекрестит палку и отпустит молодца с миром, а палку оставит на память. И в красный угол приберет. Их там не один десяток набрался для устрашения нерадивых.

Андрей Сергеев не в отца — подряды берет с разбором. Ему не интересно просто дом поставить или там мостик через ручей перекинуть. Он долго приглядывается, нюхает и выбирает. Найдет, наконец, такого заказчика, которому надобно не дом, а причудливую хоромину соорудить. Не просто церковь о трех главах, а храм необычной архитектуры — пятиглавый, да звонница стеной отдельной вынесена, не на лестницу лазить — с земли рукой достать.

Это дело по нему. И на деньги не посмотрит, чуть ли не в убыток строит. А потому три раза богател да столько же и разорялся.

Казалось, горький опыт должен был его научить осмотрительности. Так нет, прощелыги — христовы овцы, черные монахи, вокруг пальца обвели. Он им обитель воздвиг, а они его по миру пустили. Пришлось Андрею из Екатеринослава в Среднюю Азию подаваться. А это край света. И что ждет тебя там — никому не ведомо. Вот Андрей Арефьевич и решил ехать в одиночестве, семью же свою пока к отцу в родную деревню отправил. Наголодались они, нахолодались в Екатеринославе. А Арефий на старости лет с деньжонками обратно в Глебово на покой вернулся. Пусть с внуками побалуется. В 1883 году еще один народился — Федором дед нарек. Мальчишка по всем статьям удался. Крепыш, в деда, а вот в кого такой шкодливый пошел, мать Евдокия Ивановна ума не приложит. Только ходить начал, деду покоя не дает. Зазевается старый, глядь, внук табакерку стащил или сапог запрятал. А сапог-то этот побольше Федора. Бегает так, что и не угнаться. Особливо деду. Катится колобком, да еще хохочет, постреленок. Дед только рычит в сердцах. Фуражку вслед кидает. А внука-то и след простыл.

В деревне голодно, но пятилетние сельчане народ закаленный. Они знают, что мать от себя оторвет, но сына накормит. А летом в окрестных лесах полно ягод, орехов, грибов. Рядом с Глебовом речушка. Всяк обзывает ее по-своему. Но пескарей, окуньков, красноперок в ней — предостаточно. На удочку ловить — крючки надобны, а где их взять? Зато штаны — снасть куда как надежная. А от разгневанной мамки и без штанов удрать можно. Без штанов оно даже сподручнее. Зато пескарь, испеченный в золе, — ничего на свете нет вкуснее. Вот разве краюха ржаного хлеба. Да где ее добыть до «нови»? И не каждую осень в доме бывает мука. В Курской губернии засуха — дело обычное. Федор на что уж мал, а всякий раз, когда на селе собирается крестный ход, с иконами, хоругвями, чинно шествует рядом со взрослыми, пылит босыми ногами по иссушенной зноем пашне… и просит. Просит боженьку о дождичке. Не раз бывало, соберутся у края земли тучи, где-то там за лесом гром проурчит, как разбуженный после сытного обеда цепной пес, даже по носу щелкнет крупная капля. А потом из-за синих облаков снова выкатится беспощадное солнце. Не помогает даже чудотворная икона. Ее привозили из самого Курска. Говорят, вместе с иконой приезжал и какой-то маляр. Нет, не маляр. Дед его называл художником. А что это слово значит, Федька не знает. Деда же спрашивать боязно. Намеднись подошел старый к иконам, долго-долго разглядывал святые лики, да вдруг как ахнет кулаком по ларцу, на котором распятие стояло. Христос кувырком. А он оловянный. Правая рука отскочила вместе с перекладиной креста. И Николай-угодник с гвоздя сорвался. Бабка, как увидела такое, глаза закатила и не дышит.