Нас всех тошнит - [96]

Каждая веха развития современного танца (которое, например, авторы книги Looking at Contemporare Dance: a guide for the internet age[16] вообще раздробили по десятилетиям с начала XX века – и это отчасти справедливо) представляет собой бунт нового поколения хореографов против предыдущего, но события, начавшиеся в 1960-х в США, характеризуются особенно сильным противопоставлением участников всему, что было раньше. На этом этапе начинается то, что в ряде исследований принято называть postmodern dance. История этого термина не такая очевидная: его связь с собственно эпохой культуры постмодерна была проведена значительно позднее. Сам же по себе термин был впервые употреблён хореографом и кинорежиссёром Ивонной Райнер в начале 60-х. Она воспользовалась этим термином, чтобы всего лишь зафиксировать смену эпоху от modern dance к современному Райнер состоянию танца в американской культуре. В 1965 году Райнер опубликовала No Manifesto – художественный манифест, состоящий из сплошных отрицаний. Этот текст наиболее внятно артикулирует отношение танца постмодерн к предшественникам:

«Нет – зрелищности, нет – виртуозности, нет – перевоплощению, магии и иллюзиям, нет – очарованию и превосходству звёздности, нет – героическому и антигероическому, нет – макулатурной образности, нет – вовлеченности исполнителя или зрителя, нет – стилю, нет – кэмпу, нет – соблазнению зрителя уловками исполнителя, нет – эксцентричноcти, нет – трогательности или возможности быть тронутым».

В отличие от modern dance, танцу постмодерн свойственно индифферентное отношение к традиции и наследию, он легко и иронически обращается с прошлым, компилируя его отголоски по мозаичному принципу и выхолащивая от старого содержания. Демократический плюрализм, приходящий в искусство этого периода из политического духа времени, отчасти объясняет то стремление кооперации всех со всеми, которое постмодерновый танец накрывает. Сюда же и включается общетеатральная тенденция синтеза искусств и использования новых медиа и новых пространств, а также антиэлитарного взгляда на массовую культуру. Любой современный тип искусства способен развиваться только через исследование самого себя, своего языка и своих собственных границ. Рано или поздно эта авторефлексия доводит до вопроса о роли этого типа искусств в других искусствах. Так, в это время американский и европейский современный танец начал ощупывать пространства своего сопряжения с театром, музыкой и визуально-пластическими искусствами, одновременно начиная чувствовать гигантское влияние, которое оказывали разворачивающиеся перформативные практики и минимализм и концептуализм в музыке. Танцевальные практики этого периода, как и весь последующий современный театр, выстраивали свою идентичность не вокруг положительных заявлений или утверждений, как именно надо делать, а вокруг вопросов к своей собственной природе. Вопросов этих было достаточно: нужен ли театр? нужны ли перформеры? должны ли перформеры быть профессионалами или вообще натренированными или можно использовать обычных людей? когда перформанс начинается и где его конец? может ли аудитория участвовать в процессе? можно ли импровизировать танцевальные шоу частично или полностью? допустимо ли использовать однополых партнёров в танце? Поиски ответов на эти и многие другие вопросы приводили к такому типу танца, который по степени своей свободы и разнонаправленности не имел почти ничего общего со всем, что было раньше.

Именно свобода и высвобождение – основные концепты и двигательные механизмы современного и постмодернового танца. Освобождение по всем фронтам: освобождение тела, освобождение танца от тела, эмансипация аудитории, выход за пределы театральных пространств и вообще закрытых пространств. В философии этого танца профессионализм, виртуозность и техничность были дискредитированы, освобождая место раскрепощённости и готовности импровизировать. Танец стал более спонтанным, имеющим большее отношение к обыденности и регулярным человеческим движениям, к какой-то прямой витальности. Постмодерновый танец, не полагаясь на технику и вообще зачастую не рассматривая технику как необходимый метод формулирования и закрепления (а значит – и повторения) хореографии, изымает из танца собственно танец. Таким образом он не только борется со спектакулярностью, но и радикально ставит вопрос о том, что есть танец, в чём его первоисточник.

В 1962 году появляется Judson Dance Theater – свободно организованный коллектив хореографов, танцовщиков, музыкантов и художников, в который входили большинство крупнейших фигур postmodern dance: Триша Браун, Мередит Монк, Ивонна Райнер, Дэвид Гордон, Люсинда Чайлдс и многие другие. Театр базировался в Мемориальной церкви Джадсона и просуществовал два года при крайне прогрессивном священнике, который не возражал даже против обнажённых перформеров. Все эти люди так или иначе были связаны с Мерсом Каннингемом, про которого не будет большим преувеличением сказать, что он вообще в одиночку придумал весь постмодерновый танец, хотя работать начал задолго до этого. Каннингем был партнёром композитора Джона Кейджа, работа которого тоже имела решающее значение для поворота современного театра и танца туда, куда они повернули. Вслед за Кейджем, Каннингем внедрял в свой танец элементы случайности и хаоса. Он сразу отказался от идеи того, что танцевальный спектакль – это нарративное произведение. В его танце вообще отсутствует порядок и связная последовательность частей. Скорее это отражение расколотого несобранного мира, где каждый элемент действует отдельно от остальных, но при взгляде на них целиком у каждого зрителя может складываться своя полифоническая картина.