Нас всех тошнит - [108]

Чем дальше мы идём, тем яснее приходит понимание, что залог политических перемен лежит в информированности сограждан. Фокус смещается с активизма на свидетельство и наблюдение. Так документальный театр становится политическим. Сразу вспоминается проект Remote X группы Rimini Protokoll, какое фантастическое освобождающее действие он производит на зрителей в России – Москве, Петербурге, Перми? Здесь люди не чувствуют, что городское пространство принадлежит им, это как бы ничья, если не враждебная, территория. Но в наушниках с искусственным квазиинтеллектом и в группе участников, купивших такой же билет, ты освобождаешься и начинаешь буквально чувствовать своё тело вписанным в урбанизированное пространство. Сама интенция документального театра – политическая: хватит укатываться в сказочные эмпирии и обливаться слезами над вымыслом; вместо этого необходимо обратиться к брутальной реальности. Чем такой театр отличается от медиа? Более медленным потоком и силой воздействия. Сама ивентуализирующая природа театра – превращение материала в событие – способствует более внимательному и глубокому (хотя и более локальному с точки зрения количества зрителей) восприятию реальности. Прочитать про пытки в тюрьмах на Медиазоне – не то же самое, что сходить на спектакль Театра. doc «Пытки», собранный по этим же материалам.

И как раз Театр. doc – единственный театр в России, который можно назвать бескомпромиссно политическим. Они взяли на себя функцию прямого свидетельствования: спектакли о Беслане, о Магнитском, об оскорблении чувств искусством, о положении гомосексуалов, о Болотном деле и пытках. Они запустились весной 2002 года – основателями выступили Михаил Угаров, Елена Гремина и Александр Родионов; выдержали несколько переездов – московский департамент имущества в одностороннем порядке разрывал договор об аренде, стражи режима срывали спектакли и кинопоказы, приходили внезапные проверки. Угаров умер первого апреля 2018 года, Гремина – через полтора месяца, 16 мая. Ниже я цитирую свой текст, написанный после смерти Михаила Угарова.

Вот художница Ильмира Болотян пишет в своем телеграм-канале: «Мы часто пикировались с Михаилом Юрьевичем. Иначе и быть не могло. Ему претил исключительно научный подход к театру и драме. Он казался ему сухим и постоянно отстающим. <…> Кризис идентичности в драме? Да это уже прошло, еще с Гришковцом, мы занимаемся другим. Феминистская пьеса? Подавайте мне правильный феминизм, не разводите хайп». Это свойство визионера – всегда мало, всегда недостаточно близко к реальности и современности. Главной темой Угарова – и он неоднократно говорил об этом сам – было разрушение границ, трансгрессия. Именно в этом для него и заключался метод политического театра – в наглядной демонстрации зрителям возможностей разрушения границ.

Он был идеологом движения новой драмы. Что, как не разрушение границ между театром и реальностью, это было? Не очень понятно, можно ли теперь назвать это движение живым, но вряд ли сейчас мы способны в полной мере оценить, насколько мощным был импульс, который новая драма дала российскому театру в начале 2000-х. Современный российский театр (насколько вообще условно можно говорить о его современности) абсолютно разный, и новая драма и документальность в нём сейчас занимают локальную нишу. Большинство новых театров не пользуются творческим методом и средствами выразительности документального театра, многих режиссёров от этого и вовсе воротит. Но нужно совершенно чётко понимать, что новая драма и театральное движение вокруг неё в принципе показали, что театр можно делать иначе. Новая драма на рубеже XX и XXI веков стала такой распахнутой дверью в пространстве, где вообще не было никаких дверей. Именно в этом открытии самой возможности возможностей и заключается её основная роль. Всё самое интересное, что происходило в российском театре до начала 10-х годов, имеет отношение только и исключительно к этому кругу людей и идей. Чудовищно думать о том, что спустя 16 лет существования Театра. doc и более чем двадцатилетнего существования новой драмы политическая реальность в крупных российских театрах представлена тем, чем представлена – беззубой завуалированной сатирой на языке фиги в кармане.

Сам Угаров говорил, что для него театр необходим для избавления от одиночества: его очень радовал тот факт, что, сидя на одном спектакле, он может быть уверен, что его соседи по правую и левую руку чувствуют и думают то же самое, что и он. Это было обусловлено особенной работой со зрителем: театр не расклеивал по городу афиш, репертуар его можно было увидеть только на сайте. То есть приходила только специальная публика, предварительно подготовленная, не удивлявшаяся в негативном смысле ничему из происходящего. Культивация коллективной чувственности в искусстве – явление, кажется, очень спорное, да и непонятно, какова заслуга такого зрительского аутизма в том, что сейчас Театр. doc не в лучшем положении. Однако Угаров уговаривал себя классической цитатой «Нация рождается в партере». Вполне вероятно, что это действительно так. Как минимум невозможно переоценить то, что его театр сделал для объединения очень определённого сообщества и включения в него совсем неожиданных типов людей.