Нас там нет - [2]

Заходите, Лилечка, вон девочка пришла с тобой дружить. Вот видишь, а ты боялась, что никого не будет.

Если что надо привинтить, прибить там — муж завсегда. Вы не смотрите, что Миша худенький, он у нас чемпион по боксу! А если рожать — то я в помощь. В роддоме работаю. Детородничаю, как муж говорит. Ха, понимаю, родили вон уже. Мамка-то есть у нее? Или совсем сирота приемная?

— Есть, наша дочка в Москве, кандидат наук.

— Ну вы садитесь, Миша, подвинь ящики. Лилька, а ну руки вынь из салата! Лилька уже знакома с Бертой.

Мы, девочки, ушли в другую комнату.

— Не давай ей Буратину свою!

— Где твои игрушки? Я Мальвину принесла. Ты не думай, я добрая, на, хочешь подержать?

— Хочу.

— А что молчишь? Ты всегда такая?

— Да.

— Ну ладно, я тебя в обиду не дам. Ты тока скажи, сразу в лоб!

— Кагор — о, я помню, да, сладкое вино! Еще до войны в Херсоне продавали в розлив.

— Чудная начинка у вас!

— Еще добавлю, да не стесняйтесь, я наготовила — куда девать. Ну, будьте здоровы! Ларисонька, деточка, садись, не стой в углу!

Лариса — это я.

Лилька разложила лоскутки — навалом у ней, красный вон, шелковый, мягкий, скользит… скучать буду по нему, как бы забрать, тихо-незаметно… украсть то есть… да верну я потом, верну!

Самым поразительным местом в квартире был туалет — большой, прохладный. Толстая, еще не ржавая труба тянулась с полу до потолка, урча, проносила в ад загадочные… Ну не знаю, как сказать. Были они тогда загадочными, ну что вы хотите от маленького ребенка?

Туалет был заботливо охомячен: бабушка повесила на дверь календарь с розами, поставила по татарскому обычаю кувшин с водой (зачем-зачем, ну не пить же?). И начала вышивать мешок, или как она называла его, «сашé» для, простите, подтирок.

В те времена в этой отдельно взятой стране туалетную бумагу еще не изобрели. Поэтому дедушка, аккуратист и педант, разделывал газетку старинным серебряным ножом для разрезания книг. Складывал ее, пилил осторожно, священнодействовал, сердился, если торопили. Потом все складывалось в саше, старательно вышитое цветами и птицами. (Бабушка была настоящая барышня в детстве, наученная вышивать, играть на фортепьянах, петь, пользоваться кружевным платочком вовремя и незаметно.)

Эти ровно нарезанные бумажки были мои любимые игрушки. Кораблики, домики, трубочки, кисточки — все можно было сложить и скрутить. Дедушка удивлялся странному расходу бумаги, но находил неприличным спрашивать.

В те времена слова «коммунизм», «целина», «вперед», «партия» и прочие говорились громко и отовсюду. А слова «лагерь», «вышка», «без права переписки» только начали входить в обиход. Они так же быстро вышли из обихода, но дело было сделано: квартиру мы получили. А это куда важнее, утешалась бабушка.

Меня в то время учили читать под угрозой страшной порки. Старики сами отбили всю охоту, читая вслух хорошие книжки. Кто ж потом захочет сам эту муру читать: «Мама мыла раму»?

Как-то мне пришла в голову мысль читать заголовки в газетах, а от нарезанной газеты можно получить дополнительное удовольствие — составлять правильно куски. Какие слова неслись из туалета!

«Вперед, к победе коммунизма!»

«Дадим Родине высокий урожай хлопчатника!»

— Слава богу, уже не те времена, не посадят ведь ребенка за то, что в туалете читает политическое, — успокаивала бабушку жена дедушкиного бывшего сокамерника.

— Даже хорошо, вырастет политически грамотная девочка, — утешал сам сокамерник.

— Придет время, отличит Гоголя от Гегеля… — смеялся дедушка.

Ну вы знаете, как там дальше, в этом анекдоте.

Гегель и психическая внучка

Как-то раз я обнаружила, что дома валяется Гегель.

На самой нижней полке этажерки, замызганный серой мокрой тряпкой от небрежного мытья полов.

Истрепанная пожелтевшая книжка с дореволюционным правописанием, твердыми знаками в конце слов и неприличной буквой «ять».

Дедушка удивился: откуда она взялась? Неужели я ее за собой таскал? Со студенческих лет не открывал.

Ну я снесла ее себе в кучку, предвкушая дождливый вечерок. Эх, начитаюсь.

— Ну читай, читай, — посмеялся дедушка. — Абсолютный дух — как раз для тебя.

Что он имел в виду? Детское твердое убеждение в существовании волшебниц и принцесс? Обладала ли абсолютным духом соседка Миллерша, про которую бабушка говорила «глубокорелигиозная высокодуховная женщина»? Или другой сосед, про которого она же говорила: не слушай его, он абсолютный дурак!

Меня воспитывали в строгости и последовательности серьезных действий: книжку надо читать с предисловия.

Предисловие было на редкость скучное и незнакомое, никаких намеков на то, что коммунистическая партия одобряет и рекомендует этого несомненного пламенного революционера мысли всему советскому народу. То есть приятной вдохновляющей пользы не ожидайте. Беллетристика, как опытные читальщики сказали бы.

Тогда я уже осознавала, что, раз уж я родилась в мир людей человеком, мне придется среди них жить, и понимать их миропорядок и как-то даже участвовать в нем. У меня было большое подозрение, что порядок этот жесток, сложен, невнятен душе. Хотелось сформулировать их законы, для этого Гегель, казалось, очень даже подходил. Из предисловия было ясно, что человеком он был мрачным и недовольным, держался в стороне, не женился даже, что его унесла холера, да и без холеры он жил, как я, — в подозрении и одинокой печали.