Нас там нет - [5]
Жизнь расширилась детской дружбой, сверстники подросли, всем стало неинтересно, кто откуда, родители какие-то, ну что о них говорить, только и знают, как со двора гонять…
Исторические напоминания
В детстве меня окружали ленины: статуи в полный рост в парках, бюсты, бюстики — в солидных учреждениях, картины маслом на почте и плакаты в детских поликлиниках. Их было так много, так много, ну как плюшевых мишек в американских игрушечных магазинах! А прибавьте еще всякие подарочные магазины, и перед праздником даже в аптеке найдете с десяток мишек.
Сталин тоже был, но его казалось меньше, скажем, как плюшевых собачек. Их ведь тоже много, но с мишками по количеству не сравнить.
К тому же в какое-то время сталины стали исчезать ночами. Едешь в троллейбусе, смотришь в окно: вчера был, а сегодня пусто, разровнено даже. Бабушка обычно нервно смеялась по такому случаю, но смеялись не все, кто крестился, кто возмущался, кто испуганно молчал.
Сталин вообще был немного вне моего внимания, дома его не упоминали по имени, это был «он», этого Сталина дедушка явно ненавидел всей душой.
А ленина дедушка, видимо, любил, тоже всей душой.
Когда, гуляя на бульваре возле заброшенного фонтана, украшенного гипсовыми людьми, я просила показать, кто из них ленин, старики ускоряли шаг и публично обвиняли меня в глупости. Почему глупость? Понятно, что Буратино возле кукольного театра — не ленин, и которые с ним — тоже, и на кладбище его не было, но в этом нельзя быть уверенным, потому как мы никогда не доходили до конца. Топтались возле трех могилок и даже не смотрели по сторонам.
В будке сапожника они оба были. Прикнопленные к стене, украшенные бумажными цветами с уголков. Кто-то велел сапожнику сталина снять, он жаловался, плакал, бил себя в страшную волосатую грудь и обещал отдать за сталина жизнь. Мне стало жалко его, я сказала, что он опоздал, сталин умер, ему уже не нужна сапожникова жизнь.
Он стал спорить, что нет, не умер, вместе с лениным не умер. У меня помутилось в голове, я еще не знала тогда, что ленин всегда живой. От ужаса я стала орать, что они все умерли ОЧЕВИДНО. А загробная жизнь была только в Древней Греции, и то давно.
А дедушка, вместо того чтобы поддержать мои наблюдения, предательски извинился перед сапожником и потащил меня домой.
С тех пор мне разрешали говорить про них только дома.
Когда собирались постлагерные друзья, можно было спрашивать, всех ли сталинов убрали из города? А когда уберут ленинов и кого поставят взамен? Дедушка сказал, что ленинов не уберут никогда. В это трудно было поверить после сталинов, но он верил.
Он так и не знает, что был неправ. Ленинов тоже стали убирать, но не как сталинов, с воровским испугом. Ленинов убирали азартно и весело.
Дедушка также был неправ, что сталинов убрали навсегда: они стали появляться потихоньку, маленькие еще, незаметные, по праздникам, а кое-где уже бронзовые. Опять на некоторое «навсегда».
Ужасы окультуривания
Еще до всякой музыкальной школы, но уже после знакомства с зубным врачом в моей жизни присутствовал регулярный ужас пятничной бани по причине отсутствия горячей воды дома вообще.
Уже само шествие в баню было позорным: большую холщовую сумку с полотенцами, трусами, вонючим банным мылом, страшным, как взрывчатка, и пыточной мочалкой бабушка надевала как рюкзак.
С таким мешком ходил один грубый, всегда пьяный нищий, которого мы все боялись. Поэтому бабушку было ужасно жалко.
А мне надо было тащить маленький тазик, настоящий китайский с яркими красными рыбками по краям. Но в такой день даже они не радуют.
Баня — некрасивое, недоброе учреждение — помещалась возле речки, где старшие мальчишки ловили дохлых крыс, привязывали на палку и носились с ними по двору. Поэтому, уже подходя к бане, надо смотреть под ноги, это насчет крыс.
Банные запахи невыносимы: мокрый горячий воздух, который нельзя вдохнуть, зловонное мыло, одеколон, от которого трещит в носу, но самый страшный запах был дезинфекция. Он был настолько невыносим даже бывалым, что баню в такой день просто закрывали, а потом мальчишки имели урожай дохлых крыс.
Банные речи наполнены страшными пыточными словами: шайка, предбанник, душ, обдать шайку кипятком, мылить и тереть, мозольный оператор, вши, бюстгальтер застегнуть, окатить…
Это все еще как-то можно было пережить. Самое страшное — это смотреть в бане.
Баня наполнена страшными существами, косматыми мокрыми ведьмами, вылезающими из туманного пара, хохоча и взвизгивая.
Спереди у них росли огромные болтающиеся бугры, которые мальчишки во дворе называли «сиськи», а сами женщины горделиво терли их, как приросших младенцев, и называли грУУУди.
А еще на тетках, страшно сказать, росли пучки волос в разных местах. Где же принцессы? Неужели, если снять с них золотые платьица, они тоже такие? Неужели из Белоснежки торчат эти страшные волосяные кочки? И что, я тоже такая буду со временем? Неизбежно?
За что? Нет-нет, я так не хочу!
Но ведь мальчишкой быть тоже не хотелось, худым вихрастым уродом с цыпками, кривыми зубами и, ну сами знаете, позорной висючей пипиской? Ох!
Но нельзя было поддаваться отчаянию, впереди ждали блинчики с вишневым вареньем. Надо было дожить, не погибать же без награды!
