Нас кто-то предает - [9]

Один налил стакан водки, жестом предложил старику.

Другой сыпанул в тот стакан соли.

Третий шмякнул ложку горчицы.

Четвертый опрокинул в стакан перечницу.

Пятый стряхнул пепел.

Шестой показал деньги, несколько пятирублевок — пей, дескать.

Тимур глядел на эту сцену, стиснув зубы от ненависти к парням и от жалости к старику.

Старик покорно выпил.

Взрыв скотского хохота раздался в кафе.

Тимур, едва ли не со слезами отчаяния и боли в глазах, отвернулся.

…И даже родной брат вызывал в Тимуре неприязнь, когда он издали наблюдал за Георгием.

С повадками бодрого лакея Георгий суетился возле пассажиров, негустой толпой стоявших возле «Анастасии».

Странную и жалковатую смесь предупредительности и нагловатости, льстивой угодливости и нахальства являл он.

Непрестанно жевал недельной давности жвачку. Дамам галантно подавал ручку, помогая войти на катер. Девок едва ли не щупал масленым откровенным взглядом. Людей попроще чуть ли не подталкивал в спину: «Скорей! Давай!». С людьми солидными мгновенно становился почтительно-скромным.

Деньги, быстро, но и уважительно пересчитывал, в карман упрятывал бережно.

Для пущего сервиса наяривал магнитофон на крыше рубки. Музыка была чужая. И брат Георгий был чужой, весь фальшивый: и улыбался, и двигался и смотрел фальшиво. Весь из себя аж тянулся, подражая кому-то, чему-то. Изо всех сил играл роль, которая и неприятна, и обидна была, на взгляд Тимура.

После шума улиц, после музыкального гвалта на причале тишина в абсолютно пустом зале краеведческого музея поражала.

Тимур бродил среди старинных кольчуг, арбалетов, мушкетов и кремневых пищалей. Гулко отдавались его шаги под сводами старинного здания.

Возле аляповатого кресла, в котором восседало некое чучело, облаченное в усыпанный каменьями кафтан, Тимур задержался.

«„Десебр“ — верховный наместник Перхлонеса. Реконструкция профессора М. Гурфинкеля по остаткам из захоронения в окрестностях Тибериадского заповедника» — прочитал Тимур.

Чучело изображало моложавого мордастого человека с монголоидными глазами, усишками и чахлой бороденкой.

Этот человек даже и отдаленно не был похож на того Десебра, которого Тимур недавно лицезрел лично.

— Десебр — верховный наместник фаларийского императора Септебра, властитель Перхлонеса! — Голос за спиной раздался столь звучно, торжественно и неожиданно, что Тимур вздрогнул. Оглянулся не сразу и нерешительно.

Перед ним стоял, должно быть, смотритель музея — не молодой, но и не старый очкарик, в вышитой украинской рубахе.

— Он правил Перхлонесом пять лет — жестоко, глупо и кроваво. За это время число жителей края сократилось наполовину — и за счет казней, и за счет гнусной торговли, которую развернул Десебр: перхлонесцев он целыми семьями, целыми селами продавал за море, в рабство императору Мельхупу. Это был один из самых кровавых, неумных и вероломных правителей Перхлонеса, любознательный мальчик!

Смотритель вдруг пошатнулся, и Тимур посмотрел с подозрением: похоже, что очкарик был навеселе.

— Он был мечтателен и глуп. Он был настолько глуп и мечтателен, что даже вынашивал замыслы покорить Фаларию, которой правил его бра…

— Любимейший из любимых? — неожиданно спросил Тимур.

— Ба! Ты даже знаешь звание, которое носил Септебр, владыка Фаларии?! Тем лучше. Тогда тебе не надо объяснять, почему я назвал Десебра глупым. Согласись, возомнить, что он в состоянии настолько уж подчинить себе перхлонесцев, что они пойдут за ним на штурм Фаларии? Это ли не глупость?

— Это не Десебр! — сказал вдруг Тимур и показал на чучело.

— Это? — Смотритель будто впервые увидел куклу, сидящую на троне. — Может, и не Десебр. Какая, в сущности, разница? — добавил он вдруг с равнодушием и скукой.

— Десебр был… вот такой. — Тимур изобразил руками и лицом морщины возле рта, мстительно сжатый рот. — Он был старый, злой и жирный!

— Может быть… — согласился смотритель. — Не нам с тобой судить — изображений Десебра не сохранилось. Вот за Септебра я ручаюсь. Монет с его физиономией у меня мешка три. Хочешь взглянуть?

Они вошли в комнату смотрителя.

Очкарик снял, покряхтывая, увесистый мешочек со шкафа, развязал и сыпанул по столу россыпь бронзовых кривоватых монет.

— Ого! — сказал Тимур. — Целое небось состояние?

— По тем временам — несомненно. — Набрал в пригоршню с десяток монет и показал: — Вот столько стоил взрослый, сильный мужчина. — Чуть-чуть отсыпал: — Вот столько — женщина. — Отсыпал еще: — Вот столько — ребенок твоего возраста. А сейчас все это — хлам, который не дает нам повернуться. И каждый год все тащат, тащат! Да еще денег за это требуют! Судом грозят!

Тимур разглядывал профиль Септебра на монете. Чем-то, вероятней всего, хищным клювом носа, Септебр походил на брата.

Был уже вечер, когда Тимур возвращался домой. С опять возникшим раздражением, сварливым чувством заглядывал он в окна домов, где шла скучная, обыденная, мутная жизнь:

кто-то кого-то лениво обнимал…

кто-то палкой мешал в баке с кипящим бельем…

кто-то беззвучно с кем-то скандалил…

За грязным, залапанным стеклом ресторанного окна в странном и диком беззвучном танце прыгали люди.

Странно-тревожный был вечер.