Нас кто-то предает - [4]

— Не-е… — подумав, медленно ответил мальчик, — А где… сейчас вот здесь сидела… в сером?

— Никого тут не сидело.

— А кувшин? С носиком таким?

— Хе! Здесь и графина-то нет! Я ж говорю, они тебя уже списать приготовились. Вишь, отдельная даже палата. Виданное ли дело? Ну а ты — молодец! Р-раз! И снова в пляс!

Георгий разглагольствовал, а Тимур с удивлением смотрел, нет, не на брата — на рубаху его под распахнутой курткой.

Ткань рубахи время от времени — как бы наплывами — вид обретала, не виданной им дотоле, грубо вязанной, суровой, «древневековой» какой-то дерюжки.

Тимур смаргивал это наваждение, но через время наплыв вновь повторялся.

Голос брата звучал то гулко, как в зале, то словно бы издалека, как в поле.

— Я в больнице, что ли? — спросил наконец Тимур.

— Только дошло? — Брат расхохотался от души.

— Я домой хочу, — сказал Тимур. — Мне чего-то мерещится здесь. Ты их попроси! Какая им разница? Дома я буду или здесь?

— Вряд ли они тебя отпустят, братишка. Ты ж под током был! На том, считай, свете побывал. Вряд ли они тебя отпустят… Тут же очень заинтересованно спросил:

— Слушай, Тим? А как оно там, на том свете?

— Не знаю… — серьезно отвечал тот. — Темно. Мне чего-то… как-то… неудобно, что ли?

— Дай я подушку тебе…

— Да не подушка! А как-то… непонятно как-то! — Тимка досадливо сморщился.

Георгий вдруг поскучнел. Поднялся.

— Ну, ты давай лежи пока! Мать тут какой-то жратвы тебе наготовила. Сама вечером придет, когда отстирается. А я на «Анастасию» пошел! Лежи. Отдыхающие небось уже копытами бьют. Как бы Леха не воспользовался…

Брат ушел. Тимка задумчиво оглядывал палату. Палата и в самом деле очень напоминала монастырскую келью.

Он поднялся. Прислушался к себе. Ноги вроде бы держали исправно. Голова вроде бы не слишком-то и кружилась. Подошел к окну.

Под окном лежал тот самый монастырский дворик, который он видел не так давно во сне.

Тишиной и покоем веяло от этой картины. Мальчик взирал с удовольствием.

Маленькая монашенка — тоже знакомая, тоже из того сна — задумчиво возвращалась из церкви через двор, перебирая в руках четки.

Тимка поймал вдруг ее быстрый, заинтересованный, совсем не монашеский взгляд, брошенный в сторону его окна.

Тимка несмело заулыбался.

Затем вдруг резко — настигающе — оглянулся. За спиной была больничная палата.

А под окном — монастырский двор.

Он безжалостно ущипнул себя за кисть руки. Даже зашипел от боли.

Юная монашенка, уже почти миновав окно, отчетливо опять посмотрела на Тимура.

— Вот так-так! — раздался за спиной оживленный стариковский голос. — Он уже, полюбуйтесь, возле окошка!

В палате стояли трое — старичок и две женщины, все в белых халатах.

— Иди-ка сюда, любитель электричества! Снимай рубаху. Будем тебя изучать и разглядывать.

Внимательно выслушивая Тимку, считая пульс, заглядывая ему под веки, старичок беспрерывно разговаривал:

— Так-так! Отлично! Даже превосходно, можно сказать! Хотя, если честно, чистейшее было мракобесие — надеяться на хороший исход! Да-с! Очень уж ты, сударь-сударик, был нехорош. Прямо уж так нехорош, что хоть сразу в поминанье заноси! Но — молодец! — обманул всех! И меня в том числе. Впредь поступай так же. Помереть, ты понял, дело не хитрое. Головка как? Не потрескивает? Не кружится? Ничего такого-этакого… (он жестом изобразил затмение перед глазами) не чувствуешь?

Тимка на мгновение заколебался, но ответил затем как можно равнодушнее:

— Головка как головка…

— Ага. — Доктор все же всматривался в его зрачки с некоторым сомнением. — Учишься как?

— Нормально… — без охоты протянул мальчик. — По-разному. «Четверки», «тройки».

— Если вдруг «пятерки» начнешь хватать, в ужас не приходи! После такого катаклизма все может быть.

— А если вдруг «двойки»?

— «Двойки»? Ну что ж… Не ты первый, не ты последний. Не пропадешь. Сейчас куда ни кинь — везде двоечники! Только с тобой такого не будет, не надейся… Так! — обратился старичок к женщинам в белых халатах. — Еще разок клинический анализ крови, экагэ. Денька два понаблюдайте за мочой, за сахаром. Думаю… Думаю, все будет в порядке! Будет? — Он хлопнул Тимура по голому пузу. — Будет! Теперь обязан сто лет жить и еще три года! Понял?

Через пару дней вместе с матерью Тимур возвращался из больницы.

На улицах еще всюду были видны следы урагана. Кровельщики чинили крыши. Рабочие распиливали и растаскивали упавшие деревья. Монтеры висели на столбах, налаживая проводку.

— Нашу чинару-то тоже сломило, — сказала мать. — Правда, бережно так упала, как по заказу. Нигде ни грядочки, ни цветочечка не помяла. Был бы ты поздоровей, так распилил бы, а? А то Георгий с катером-то своим совсем от дома отбился.

— Распилим… — рассеянно отозвался Тимур, откровенно не узнавающими глазами глядя вокруг.

Даже на дом родной он взглянул странно — как на что-то, почти не знакомое, хотя когда-то и виденное.

С тем же странным выражением в глазах он смотрел на море, когда полусидел-полулежал на берегу бухточки невдали от дома. В бухточке играла на солнце вода. На другом берегу, на лужайке перед спортбазой занимались хореографией девчонки в разноцветных, ярких, как леденцы, купальниках.

Тренер — дебелая баба в малиновом тренировочном костюме, — стоя на возвышении, орала в мегафон: