Нас кто-то предает - [2]

Через некоторое время, уже вполне успокоившийся, он объяснял Тимуру:

— В мае, помнишь? У Гришки Апресьяна «Аэлита» сгорела? Ну, так это — результат…

Они стояли под рваным зонтиком летнего кафе, обедали беляшами, запивая лимонадом из бутылок.

— …Гришка как раз мотор перебрал, поистратился, а тут — эти! Он им и скажи: «Надоело!» Валите, дескать, куда подальше. На следующую ночь «Аэлита» и фурыкнула. Вот так-то, братишка…

Тимур впился в старшего брата взглядом. Привыкший во всем подражать ему, восхищаться его силой и ловкостью, надеяться на его поддержку, он впервые увидел Георгия в это новом, не слишком-то приглядном качестве — в качестве уныло-покорного данника, раз и навсегда смирившегося со своей крепостной участью.

— Но погоди! — Тимур все еще никак не хотел смиряться со сказанным. — Вы же работаете! Вы же — и ремонт, и покраска, и горючка! А они — что?! Ничего?!

— Ничего… — с усмешкой подтвердил брат.

— И вы — им?!

— И мы — им… — с той же жалкой снисходительностью, с той же интонацией подтвердил брат.

— Но вас же много! Вы большие!

— Э-э… — Брат скривился в усмешке. — Что толку, что нас много? Бьют-то нас поодиночке.

Тимур не нашел, что ответить. Он был и возмущен, и обижен, и оскорблен услышанным.

И словно бы новыми глазами глянул он на жизнь, которая привычно творилась вокруг. И с брезгливой неприязнью взгляд его тотчас стал выхватывать из окружающего тех, кто должен был, по его ощущению, быть в несомненном родстве с тем белокостюмным пижоном, который так беззастенчиво и нагло грабит его брата и других владельцев катеров:

и вельможного гешефтмахера, в багажник машины которого подобострастный грузчик торопливо носил с черного хода магазина какие-то коробки и пакеты…

и заведующего кофейней, который с видом полновластного владельца этой «торговой точки» возлежал в шезлонге у входа в заведение, грея на солнышке непомерное свое брюхо…

и рассевшихся на парапете набережной молодых бездельников, сопровождающих прохожих откровенно наглыми взглядами…

и милиционера, который с властительным видом оглядывал вверенную ему улицу, чему-то посмеиваясь и многозначительно поигрывая дубинкой…

и таксистов, которые на стоянке вели среди пассажиров свою нахальную торговлю…

и темной профессии самоуверенных, вельможно глядящих стариков, поигрывающих четками на террасах дорогих кафе, ведя нарочито ленивые, но, судя по всему, весьма важные разговоры.

Компания отдыхающих (как и все отдыхающие, чересчур веселящиеся, чересчур громкоголосые, чересчур разголившиеся) прошла мимо кафе, где стояли Тимур и его брат.

— Жорик! — замахали оттуда. — Когда поедем? В заповедник обещал. Забыл?

Брат помахал в ответ:

— Завтра! Сегодня «Анастасию» красил. Завтра к девяти подходите — пойдем хоть в заповедник…

— …хоть к черту на рога! — закончил он фразу, уже снова поворачиваясь к столу.

— «Жорик» — это ты? — с плохо скрытым разочарованием спросил Тимур.

— Ну… Жорик и Жорик. Отдыхающие же! Да по мне хоть Жоржик — только бы бабки отстегивали!

И опять некая виноватость зазвучала в словах Георгия. Он не мог не понимать, что сегодня он много потерял в глазах Тимура.

Что именно изменилось в его отношении к брату — должно быть, об этом думал, лежа в постели, Тимур, взрослыми глазами следя игру теней на стенах, потолке террасы.

Под окном шло привычное шушуканье, хихиканье, повизгивание.

На сей раз Тимур слушал все это без заметного волнения.

Ему было печально, даже скорбно от того, что открылось ему сегодня.

Он закрыл глаза.

Разбудил его мощный удар, грянувший совсем рядом. Посыпались стекла. Сверкнула молния. Однако грома Тимур не услышал — может быть, из-за ветра, который выл на улице мощно и страшно. Трещали деревья.

Брат, голый по пояс, загорелый, мускулистый, с медальоном, болтающимся на груди, с усилием затворял окна, хлопающие от ветра.

Развевались шторы.

— «Анастасия»! — крикнул он Тимуру, азартно и страшно улыбаясь. — Или на берег кинет! Или вообще! Унесет к чертовой матери!

Наконец шпингалет на окне поддался его усилиям. Стало тише. Накидывая куртку, Георгий сказал: — Я на причал!

Мальчик тоже вскочил.

— Ты!! — Брат закричал чуть ли не со злобой. — Не вздумай за мной! С матерью будь! — Отворил дверь, с нескрываемой опаской глянул в темень и, наконец решившись, выскочил.

Тимур засуетился. Стал натягивать брюки (брюки с трудом налезли), рубаху (рукава цеплялись, голова не пролезала почему-то в ворот). Поглядывал на окно.

За окном было страшно.

Страшно было и Тимуру, однако сегодня был какой-то особенный, особенно важный для мальчика день — день, когда он был должен что-то совершить, что-то самому себе доказать!

Странная гримаса отваги, ужаса, отчаяния и самопожертвования была написана на его лице, когда, накинув старый плащ на голову, он распахнул дверь и встал на пороге. Мгновение поколебался — и нырнул во мрак!

Его ударило ветром — да сразу так ударило, что он едва устоял на ногах!

Плащ надулся, как полусорванный парус, потянул назад.

В ночи то и дело вспыхивали зарницы. Со свеженьким яростно-веселым треском рушились деревья.

Ветер еще раз ударил Тимура. Плащ вырвался из рук — мелькнув, мгновенно пропал в темноте. Искрили на тротуаре оборванные провода. Летели обломанные ветки. Он выбрался на берег моря. Море било в берег с упорной, всесокрушающей силой. Серые и страшные вздымались стены волн, возносились, казалось, к самому небу.