Нарушение правил, или Еще раз и Шерлок Холмс, и Зигмуд Фрейд, и многие другие - [6]

Так доктор Найман[45] присваивает желание своего пациента профессора Тиндера, так он присваивает желание-и-дискурс умирающей от передозировки героина Шерли («Джейк, ты не хочешь взять такую милую девочку как я, засунуть ее в багажник и увезти отсюда») и переносит его на Сандру Томас (она оказывается в багажнике его автомобиля, поставив психиатра-криминалиста перед выбором: «я не хочу быть больше Сандрой Томас, я лучше умру, я лучше буду с тобой. Что ты скажешь?» – «Нужно бросить монетку»); так он присваивает желание-и-дискурс Сандры Томас («у меня такое ощущение, что я могу умереть прямо сейчас, просто улететь навстречу солнцу, стать вздохом, который ты слышишь, когда шумит листва на деревьях…») и переносит его на Элис Томас. Желание «Наймана» смещается по дискурсивным означающим: Тиндер – Шерли – Сандра – Элис. Доктор Найман лишь скользит по другим объектам как пассивный переносчик желания, как собирающий психопыльцу мотылек. Однако, случай – как нарушение правила («дело не в науке, дело не в экономике, дело в случайности. Вот где настоящие возможности, даже ученый не может предсказать, орел выпадет, или решка. Но это и здорово») – повторяется в процессе идентификации, случай повторяется в процессе подбрасывания монеты; случайность становится навязчивым повторением, и «репринтом» случая профессора-пациента Макса Тиндера. Случай ритуализируется и доктор Найман становится заложником нового, сфабрикованного правила. Принятие решения, принятие Решения, перепоручается Абсолютному Господину – Смерти. Сбой программы (неизвестно как легла монета в руке Элис Томас) приводит его в отчаяние. Ритуал продвигает его от навязчивого состояния к паранойе, от нарушения правил к установлению правил новых.

Желание преступника реализуется на сцене. Лифт, лесозащитная полоса, амбар, пустырь, подвал, чердак, комната в мотеле, загородный дом, ванная комната, подворотня. Желание сновидца реализуется в сновидении. Желание связано с травмой, с нарушением правил принципа удовольствия. Травма рождает желание. Так в одном случае ребенок – свидетель того, как его отец снимает кожу с лица мамы, так в другом случае ребенок сам сжигает свою наркоманку мать, так в третьем случае ребенок получает по зубам в тот момент, когда психопат отгрызает голову курице. Остается ждать ретроспективного фантазирования и результатов последействия. Нужно справиться с травмой. В какой-то момент может прийти пора выйти на сцену «самому».

Сцена – место происшествия. Впрочем, психографическая сцена, воспроизводящаяся по мнесическим следам оказывается более стабильной вопреки вероятной постоянной перерегистрации, чем материальная сцена происшествия. Последняя недолговечна, и потому осмотр места происшествия для криминалиста – дело, во-первых, незаменимое (следователь становится очевидцем, он вписывает себя в сцену), во-вторых, – неповторимое (материальные следы имеют тенденцию исчезать). Так герой фильма «Банка смерти»[46] Майкл Сенфорд видит сцену преступления – автомобиль с включенными фарами на обочине ночного шоссе. В сновидениях, бреду, гипнотическом трансе он все более и более отчетливо видит эту сцену, как кажется, все более и более жуткую, все более и более детализированную, все более и более реальную. В конце концов, в этой сцене не хватает лишь одной детали – лица убийцы. Эта нехватка в режиме сновидения может указать на отсутствующее лицо – лицо первое, я, Майкл Сенфорд. Однако, вся эта сцена – покрывающее воспоминание [Deckerinnerung], точнее – покрывающая галлюцинация, желание которой – спрятать другую сцену, сцену из детства. По мере активации мнесических следов в гипнозе (к которому склоняет психиатр Гарриет: «по-сути, глаза это камеры, а мозг – как бы пленка. Все, что мы видим, чувствуем, касаемся, все хранится неопределенный период времени… Наш мозг бомбардируется постоянно словами и образами… Все это идет прямо в подсознание до конца вашей жизни. Человеческий мозг это как суперкомпьютер, мистер Сенфорд, он запоминает пять тысяч битов информации с каждым взглядом и запоминает все»), сцена восстанавливается: автокатастрофа, маленький Майкл в шоке удаляется от призывов о помощи своего друга, придавленного перевернувшейся машиной. В вытесненной сцене убийца – действительно я, Майкл, не подавший руку помощи другу.

Сцена преступления может оставаться открытой, подобно ране, дающей чувство жизни кровоточащей психотравме, связующей узами идентификации жертву и параноика-убийцу: «Скажи мне, Джана, почему ты тогда не умерла вместе с ними? Ты думала, что ты особенная? Я спас маленькую девочку. Ты задумывалась, для чего я тебя спас? Ты думала, что в ту ночь я не заметил, что ты прячешься там, в темноте? Между прочим, я сразу тебя почуял… Я уже получил от тебя то, что мне нужно, Джана. В ту ночь я оставил тебя в живых. Разве это ничего не значит?… Ты была моим путем к побегу. Когда меня поймали, ты стала моим окном в мир. Мы вместе, сцеплены во времени, привязаны к месту преступления. Мы связаны узами, подобно Еве и Змею… Все, что ты видела, пробовала на вкус, ощущала, переживала, я переживал вместе с тобой. Не говори мне, что ты не чувствовала этого. Что-то вопило за гранью твоих чувств… Я оставил тебя в живых, чтобы жить с тобой во внешнем мире. В ту ночь ты впустила меня в свою душу, и ты уже не выпустишь меня. Куда ты, туда и я. Я вижу то, что видишь ты. Вспомни это, когда в следующий раз будешь смотреться в зеркало».