Народный фронт. Феерия с результатом любви - [6]

Неизменно появляются Ленечка, Ольга Олеговна и всегда охотный на расправу Челышев, начинают наказывать больных за самовольное поедание павших яблок. Казалось бы, намного проще раз и навсегда срубить эти три-четыре старые и корявые яблони, не представляющие особой Красоты, и избавить людей от искушения. Но, видимо, повторяется библейская история: как Господь проверял с помощью яблока вменяемость Адама и Евы, так и для наших врачей яблони служат чем-то вроде теста на степень выздоровления. Глупые! Разве они не понимают, что окончательно больной ко всему равнодушен, а вот нормальный как раз склонен искушаться, заблуждаться, вожделеть?

Впрочем, внимание больных быстро переключается на собирание каштанов. Сырыми их никто не ест, зато потом их жарят где-то на кухне, которая для нас недоступна так же, как и Главврач: никто ее не видел, мы только верим, что она есть. И клиника наслаждается этим чудесным сладковатым запахом. Врачи с удовольствием едят где-то там жареные каштаны, а у больных пробуждается аппетит, и это приносит пользу, потому что они готовы съесть все, что им предложат. Так что действия врачей я считаю в данном случае оправданными. Но подозреваю при этом, что им все-таки стыдно есть каштаны, не делясь с больными. Возможно, коллективный эгоизм заглушает этот стыд. Но он не исчезает, он живет, он требует какого-то выхода. Народный Фронт восстановит справедливость: каштаны будет жарить и есть тот, кто их собирает. Не думайте, я не обольщаюсь перспективой коммунизма, который, как выяснилось, исторически, увы, невозможен. Если кто хочет больше каштанов – пожалуйста, выращивай, ухаживай, собирай. И это будет владение по праву. А не так: одни даром работают, другие даром пользуются.

Я обычно не интересуюсь яблоками и каштанами. Наш корпус выходит одной стороной на пустырь, а другой на какую-то стену какого-то завода. Садик – с торца, где нет окон. Поэтому улицу можно увидеть только из садика. Я подхожу к металлической ограде. Напротив – остановка маршрутки. Я жадно смотрю на людей, которые едут работать, учиться, любить, жить. Я горжусь ими: то, что они делают, Прекрасно уже потому, что они могли бы этого не делать. Больше того, это, в сущности, опасно и чревато.

Не все понимают эту простую мысль, поясню.

Человек хочет жить разнообразно и интересно. Для этого он учится, работает, любит. Но впереди неизбежная Смерть. И когда она наступит, то, чем лучше жил человек, тем больнее ему будет расставаться с жизнью. Поэтому, чем интенсивнее люди учатся, работают и любят, тем страшнее финал они готовят себе, и я благодарен им за то Мужество, которое позволяет мне чувствовать причастность к самым Прекрасным созданиям во Вселенной, которых я знаю – потому что пока не знаю никаких других.

В тот день, о котором я рассказываю, то есть Двадцать Четвертого числа, люди на остановке казались мне особенно одухотворенными. Я догадался, что, наверное, они уже знают об инициативе создания Народного Фронта или даже являются его участниками. Или членами? Минутку, это важно. Член – партии. Участник – демонстрации. А Фронта – кто? Как кто, боец, конечно! Только боец и никак иначе! Мы все теперь – бойцы. За исключением командиров. Но мирные.

Эти размышления настроили меня на добрый Дух и я продолжил агитацию среди занятых сбором каштанов сотоварищей.

Я подошел к довольно пожилому Даниилу Петровичу Копырину. Даниил Петрович Копырин когда-то, в конце советского времени, был жгучим диссидентом против всего советского, правда, об этом никто не знал. Но он сам знал об этом, и этого достаточно. Когда советское время кончилось, он обрадовался и начал жить по-новому, хваля все новое. Его выгнали с работы, а он все равно хвалил. Его лишили льгот как ветерана труда, он хвалил. Ему дали мизерную пенсию, он хвалил. Потому что не мог поступиться принципами. Но однажды утром он проснулся, пошел в магазин – и ничего не понял. Его изумило обилие продуктов и еще больше изумили цены. Считая, что это все видение, Копырин мысленно прогнал наваждение, потребовал батон за шестнадцать копеек, кефир за двадцать восемь, колбасу любительскую за 2 руб. 10 коп., масло бутербродное за 3 руб. 20 коп. Над ним начали смеяться, он игнорировал. Но продукты ему все-таки выдали, он заплатил современными деньгами, как-то их пересчитывая в уме на прежние. Короче говоря, он теперь уверен, что живет в советское время. Но он уже не диссидент, а ярый сторонник советской власти. Поэтому я надеялся, что понятие Народного Фронта будет ему близко. И угадал. Я изложил ему идею, Даниил Петрович возбудился и начал выкрикивать:

– Единый блок коммунистов и беспартийных! Ты комсомолец? Да! Давай не расставаться никогда! Там, где партия, там успех, там победа! Новая историческая общность! Передний край науки и техники! Решительно бороться с проявлениями!

И т. д. Минут десять, не меньше, он выкрикивал лозунги, которых в его памяти сохранилось огромное количество, а я добавил его в свой список, который вел не на бумаге (ее не разрешают), а как бы виртуально, учитывая, что у меня память еще более объемная, чем у Копырина.