Народный фронт. Феерия с результатом любви - [8]

Врачи тоже не сидели без дела, но, наверное, они уже догадывались о том, к чему все может привести – то есть к их уничтожению (конечно, моральному). Поэтому Попченко, который в последнее время стал как-то совсем тих и скромен, даже задерживался на работе до восьми часов вечера, хотя обычно удалялся в 3–4, а потом приходил на полчаса в 19.00, чтобы совершить вечерний обход и попить чаю или вина в обществе молодой Медсестры Ани.

Врачи делали все так, будто стремились нарочно испортить то, что делали, что человеку вообще-то свойственно.

Ольга Олеговна построила всех и сказала:

– Вы теперь все – Народный Фронт. А если кто против, получит вот это! – и показала хорошо всем известный шприц огромного объема, в котором мы уж знаем что, но я не скажу, чтобы другие не переняли.

Вообще это опасно – описывать в книгах и показывать по телевизору, какими способами можно мучить и губить Людей. Те, кто до этого не знал, начинают знать, у некоторых возникает желание использовать продемонстрированные приемы.

Показав шприц, Ольга Олеговна решила, что больше ничего не требуется.

А Синякевич, считающий себя великим гипнотизером, тоже нас выстроил и начал твердить:

– Вы участники Народного Фронта! Вы участники Народного Фронта!

О том, что у фронта не может быть участников, а бойцы, как я гениально догадался, он даже не подумал.

Поколдовав так полчаса, он ушел и через пять минут вернулся, напялив парик и бороду Деда Мороза, которые остались у нас от празднования прошлого Нового года. Я сразу узнал его, но многие впали в заблуждение. А Синякевич, меняя голос, спрашивал поочередно: «Ты кто?» Ему отвечали так, как привыкли: больной такой-то, страдаю тем-то! Некоторые сразу же пускались в рассказ о своей болезни: для многих это излюбленное занятие.

Синякевич расстроился, повторил сеанс гипноза. И опять ушел, и опять вернулся, на этот раз в Женской косынке, в юбке, в туфлях на каблуках, в которых я опознал Аню, то есть ее туфли. Он спрашивал тонким голосом: «Вы кто?» И получил те же ответы.

Тут он посмотрел на часы, увидел, что его дежурство кончилось, и удалился со спокойной совестью – не потому, что чего-то добился, а потому, что не добился ничего. Это очень простой силлогизм: Совесть не тех мучает, кто ничего не делает или все делает плохо. Она мучает людей половинчатых, которые чего-то не доделали, с кем-то не договорили, кого-то недолюбили, кому-то недодали добра. Так что, если не хочешь, чтобы тебя мучила Совесть, не делай ничего – или делай все до конца. Почему в таком случае большинство людей именно таковы, что все делают половинчато? Моя феноменальная догадка, извините за нескромность – впрочем, уместную: люди хотят мучиться Совестью! Иначе они просто не заметят, что живут.

Двадцать Четвертое, вечер. За окном моросит и ветрит. Мои предположения подтверждаются! Со стороны персонала, чующего опасность, проявлен уже не только саботаж, очевидный для всех, кроме его самого, а прибегнуто к прямому насилию в отношении меня со стороны Ленечки.

Конечно, Ленечка нашел повод. Обычно в его дежурство никто не ходит, за исключением туалета под присмотром персонала. Все лежат. Ленечке не нравятся передвижения по палате, это его раздражает. «Больные должны лежать!» – говорит он, исходя из того, что, действительно, о пребывании в больнице говорят: «лежать», равно как о пребывании в тюрьме: «сидеть», это всё условные слова.

И все лежат, даже те, кто страдает неуемной тягой к движению. Им приходится двигаться в кровати – шевеля ногами, руками, головой. Но не вставая.

Но я был облечен полномочиями, о которых знали врачи, и я надеялся, что они сообщили всему персоналу. Поэтому, когда с появлением Ленечки все легли, я остался у окна, пребывая в социальной задумчивости.

– Урод, ты чего стоишь? – удивился Ленечка.

Я приблизился к нему и шепотом спросил:

– Разве Вам не сказали?

– Чего?

– Я теперь организатор Народного Фронта!

– Ты у меня получишь такой фронт! – сказал Ленечка, и я действительно тут же получил.

Ленечка, кроме ударов по голове, использует заламывание руки с одновременным приподниманием тела в воздух. Это больно и действенно, иногда кончается вывихом. Я поспешил, не дожидаясь увечья, добраться до своей кровати. Ленечка успел заломить мне руку, но не успел поднять меня в воздух.

Меня это ничуть не обескуражило, я продолжил работу. В результате за неделю составился следующий список:

– Саломодин, бывший грузчик, о котором я уже упоминал.

– Антон Липов, подписыватель, о нем тоже рассказано.

– Лев Борисович Диммер, финансист.

– Д. П. Копырин, существующий в прошлом.

– Дядя Мамин, не выросший подросток.

Все они готовы были примкнуть к Народному Фронту.

Вскоре завербованы были и остальные:

– Ганауров, которому я пообещал, что после действий Народного Фронта ему будет позволено признаваться в любви всем Женщинам, и никто его за это не накажет.

– Стюшин, миллионер. Он, в отличие от Диммера, попал сюда не нарочно, а по причине подлинного заболевания. Стюшин рос в семье бедных родителей, которые больше всего боялись остаться без денег на так называемый Черный День. Но так получилось, что день этот настал, а деньги именно в этот момент кончились. Была череда унижений, трудностей, отец Стюшина рано умер, а мать заболела.