Народные русские легенды А. Н. Афанасьева - [30]
Припоминая, что пятница у других европейских народов в языческую эпоху была посвящена богине Венере или Фрее (dies Veneris, Vendredi, Frejtag), справедливо будет предположить, что в приведенных нами поверьях скрывается темное воспоминание о древней языческой богине. Под влиянием христианских идей оно естественным образом слилось со священными представлениями новой религии, подобно тому как атрибуты Перуна перенесены суеверным народом на Илью-пророка, а древнее поклонение Волосу перешло на св. Власия.
Пятнице приписывают влияние на здоровье, урожай хлеба и плодородие скота, почему во время падежей, моровой язвы и других бедствий прибегают к ней с мольбами, совершают общественное богослужение и приносят очистительные жертвы; в пароде ходят даже молитвы, сочиненные в честь св. Пятницы: они носят на шее от различных недугов или привязываются к больной голове. Во время церковных обрядов прежде выносили икону св. Параскевы, увешанную лентами, монистами, цветами и душистыми травами: эти цветы и травы оставались в церкви, и отвар их давали пить отчаянно больным как вернейшее средство к исцелению. По народному поверью, кто соблюдает пятницу, у того не будет лихорадки. В Калужской губернии при начале жатвы одна из старух, известная по легкости своей руки, отправляется ночью в поле, нажинает один сноп, связывает его и до трех раз то кладет, то ставит на землю, произнося следующие слова: «Пятница-Параскева, матушка, помоги рабам Божиим (следуют имена) без скорби и болезни окончить жатву; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы!» Затем, взявши сноп, она старается пройти до двора, не будучи никем замеченною. На праздник Покрова девицы, желающие выйти замуж, обращаются с просьбою о том к Пятнице: «Матушка Пятница-Параскева! покрой меня поскорее» [122]. Духовный регламент Петра Великого упоминает о совершавшемся в народе символическом обряде, указывающем на обожание Пятницы. «Слышится (читаем в этом законодательном памятнике), что в Малой России, в полку стародубском, в день уреченный праздничный водят жонку простовласую, по именем Пятницы, а водят в ходе церковном, и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некия пользы».
14. О Ное Праведном
Заставил Гасподь слипова ды бизрукыва караулить сад. Бизрукый яблыка ни дастанить, слепой ни на́йдить. Паспели яблыки, пашли духи́ сладкии. «Малый, как жа нам яблычка покушать?» — «Садись верхом на мине, а я пыдвизу к яблынки». Слипой нарвал пазуху яблык. Бизрукый у́зрил Бога, драгнул от яблынки бежать. Слипой ат плеч (он за́ пличи диржалси — вирхом на бизрукым) атарвалси, ударилси аб земь, ды-й абмёр. Гасподь приходить: «Бизрукый, иде слипой?» — «Омырык яво́ ашиб». — Гасподь приходить к слипому: «Слипой, с чаво ж ты абмёр? абманываишь ты мине, слипой? ни омырык тибе ушиб, ты с пличей убилси с бизрукыва!» — «Абманул я тибе, Госпыди! прасти мине». Прастил слипова, ды-й пашол.
Сыбрались караульщики на варата́х стаять. Идёт дьявыл: «Здрастуйти, рибята! што ж вы яблык ни jидитя?» — «Как жа нам их есть? у мине рук нету, у ниво глаз. Я ни дастану!» — «А я ни найду!» — «Плохи ж вы, рибята, кады в саду яблык не jидитя». — «Мы ни ухитримся, как их есть!» — «Эка, как? Бизрукый пади ударьси аб яблыню, а слипой падбери!» Яблынки были насажины друг ат друга на сажню. Бизрукый как ударился аб яблыню — увесь тот сад абтрёс. Слипой лёг на пуза, прикатал усю траву — всё яблыки искал. Ну, Гасподь приходить: «Караульщики, хто ж у вас сад абтрёс?» — «Ветир паднялси, увесь сад абтрёс!» — «Ат чаво жа яблыни пазавяли?» — «Ат яснава со(л)нца!» — «Ат чаво жа нижнии бака́ папрели?» — «Ат сильныва дожжа́!» — «А хто жа у вас в саду траву примял?» — Слипой гаварить: «У мине живот балел, все́ каталси!» — «Врёшь ты слипой! всё абманываишь мине!» Сабрал Гасподь караульщикав, узял огнинныи прутьи, выбил их огнинными прутьими: «Выдитя, праклятыи калеки, вон из маиво саду, пабирайтиси по́ миру атныни да веку!»
Гасподь сказал: «Дай жа я сделаю Ноя Правидныва, штоб у маём у свети была правда». Приставил сабаку голую караулить Ноя Правидныва: «Сматри ж ты, сабака, никаво ни пущай сматреть маиво Ноя Правидныва!» Приходить дьявыл к сабаки: «Пусти мине, сабака, Ноя Правидныва пысматреть!» — «Мне Гасподь ни вилел никаво пущать». — «Хатя ты ни пущаишь мине Ноя Правидныва пысматреть, а я тибе дам шубу и на руки и на́ ныги: придеть зима, придуть марозы — ни на́дыть тибе избы». Дал дьявыл сабаки шубу; сабака пустила дьявыла пысматреть Ноя Правидныва. Дьявыл ахаркыл, апливал Ноя Правидныва; стал Ной синий, зиленый, дурной… странно на Ноя глидеть стало! «Што ж ты, сабака, да Ноя дьявыла дапустила? што ж я тибе гаварил!» — «А што ж ты мине без шубы приставил?» — «Штоб ты цирковныва звону ни слыхала, у Божий храм ни хадила!» Взял Гасподь, апасли́ той сабаки, Ноя вывырезал (sic.): аплёвыныя, ахо́ркыныя в сирёдку… Из Ноевыва рибра сделал Гасподь жину Евгу. «Ну, Ной с Евгаю Правидныи! усе плады ештя; аднаво плада не трогайтя, вот с той-та яблынки». Евга гаварить: «Ной Правидный! ат чаво ж эта Бог гаварить: усе плады ештя, а с аднаво ни трогайтя? Давай пакушаим!» Съели па яблычку, па разу укусили… друг друга зыстыдились: Евга пыд лопух, а Ной пыд другой — друг ат друга схаранилиси. Приходить Гасподь: «Ной Правидный! игде ты?» — «Я во́тын!» — «Иди ка мне». — «Я наг!» Ной гаварить: «Госпыди! сатвари нам адёжду». Вышли ани к ниму; выбил их Гасподь огнинными прутьими, выгнал из саду вон!
