Наречённая ветра. Книга первая - [38]

– Ты позволил мне спрыгнуть, – наконец-то она вновь обрела голос и не нашла ничего лучшего, чем укорить своего спасителя.

На самом деле она скорее упала, чем прыгнула, но это не так уж важно. Этого не случилось бы, если бы он не ушел.

– Позволил, – он не стал спорить. – Я сделал это нарочно.

– Но зачем?!

Эвинол подняла лицо, спрятанное в складках его серебристой рубашки, чтоб взглянуть ветру в глаза. Сейчас они казались грифельно-серыми.

– Затем, чтоб дать тебе осознать очень важную вещь, – на его задумчивом лице играла чуть заметная улыбка.

– Какую?

– Ценность жизни, Эви. Ты должна была понять, насколько сильно хочешь жить. Ты ведь поняла?

Она молча кивнула. Спорить было глупо. Те несколько мгновений, показавшиеся ей вечностью, заставили многое переоценить. Теперь уже казалось странным, как она могла дважды смириться с мыслями о смерти и даже находить в них какое-то мрачное упоение. Но стоило попробовать смерть на вкус, чтобы понять, насколько жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Случись это падение раньше, вряд ли она бы с такой отчаянной легкостью решилась принести себя в жертву ветру.

А еще, побывав в шаге от небытия, Эвинол ощутила прежние горести мелкими и незначительными. Ей было стыдно за то, что гибель Фарна больше не кажется ей столь страшной трагедией, а уж смерть Шанари – и подавно. Неужели она настолько эгоистична? Возможно, позже, придя в себя, она станет думать об этом по-другому, но сейчас все существо Эви затопляла лишь безумная радость от того, что она жива. Эта радость вытеснила даже запоздалый ужас и живописные картины, в которых она видела свое изломанное тело на дне ущелья.

– Ты больше не считаешь, что чужие смерти – веская причина для собственной? – ветер словно мысли ее прочитал.

– Я не знаю, – в ответ пробормотала Эвинол. – Но если умирать так страшно, то любая смерть – трагедия. Правда, ощутить мы можем лишь собственную. А ты – и вовсе никакой. Ты бессмертен, Инослейв, и не можешь знать, каково это – заглянуть в глаза собственной гибели. Оттого так легко относишься к чужим жизням, забирая их не только ради прихоти, но даже ради развлечения.

– Я никогда не убиваю ради развлечения, – возразил он. – Не нахожу ничего привлекательного в том, чтоб упиваться чужими страданиями.

– А как же жертвы твоих ураганов?

– Я просто не думаю о них. Или ты считала, что я смакую каждую смерть?

– Тогда, пожалуйста, впредь думай о них.

Она больше не обвиняла, не требовала, а просила. Просила, как друг, который смеет надеяться, что будет услышан.

– Я уже обещал тебе прекратить ураганы и намерен сдержать слово. Хотя, по сути, у меня нет выбора, – немного помолчав, он добавил: – Не буду я убивать, если тебе это так не нравится. Мне по-прежнему плевать на человеческую жизнь, но ради тебя я постараюсь щадить смертных.

– Благодарю тебя!

Эвинол заметила, что они медленно поднимаются, оставляя позади страшное место, едва не ставшее ее могилой. Теперь она могла оценить скалы, которые до этого проносились перед ее взором размытым пейзажем. Эви невольно зажмурилась, гоня от себя мысли о том, что могло случиться, не спаси ее ветер.

– Я не знала, что ты можешь летать, оставаясь человеком.

– Могу, здесь ничего сложного. Но вообще-то не очень люблю. Это сильно ограничивает возможности.

Ветер опустился на землю, продолжая прижимать Эвинол к себе. Он осторожно поднял ее лицо и заглянул в глаза.

– Очень испугалась, маленькая? – спросил он с нежностью в голосе.

Она только и смогла, что молча кивнуть в ответ.

Инослейв гладил ее по волосам, как ребенка.

– Эви, прости меня за смерть брата.

– Я не вправе прощать чужую смерть, – она покачала головой.

– Но ты можешь хотя бы не смотреть на меня с ненавистью и осуждением?

– Я постараюсь.

В конце концов, Фарна уже не вернуть, а Инослейв только что пообещал ей не убивать без веских причин. Не такая уж плохая сделка – множество сегодняшних жизней в обмен на одну уже завершенную. Она чувствовала, что предает память брата, но при этом следует заветам отца. Король Хидвир всегда учил ее выбирать меньшее зло. Чужие жизни слишком часто становятся разменной монетой в политических играх, не говоря уже о войнах. Отец говорил, что король может и должен пожертвовать одним ради многих, десятками и сотнями – ради тысяч. Однако он же учил, что человеческие жизни не равноценны. Если на одной чаше весов жизнь принца, а на другой – множества простолюдинов, Хидвир велел бы выбрать принца. Но Фарн мертвый, а простолюдины – живые. Так что выбор был очевиден.

– Я не хочу, чтобы ты видела во мне чудовище, Эвинол. Ветра живут вне рамок человеческих законов и морали. Мы можем вредить людям, даже губить их. Но разве сами люди не занимаются тем же? Ты ведь не считала чудовищами отца и брата?

При упоминании родных Эви вздрогнула, поскольку только что думала о них.

– За что мне считать их чудовищами? – едва произнеся вопрос, она предугадала ответ.

– Сильные мира сего тоже убивают. Изредка лично, но чаще чужими руками. Войны, подавление мятежей, убийства неугодных претендентов на престол, – ветер многозначительно посмотрел на нее.

– Но они убивают во имя каких-то значимых целей, – попробовала возразить Эви, сама не считая приведенный довод убедительным.