Направо, налево и сзади - [2]

Солнце уже садилось: розовыми оставались лишь фасады высотных зданий; оттаявший днем, грязный, смешанный с въедливой дворницкой грязью снег начал подмерзать.

До девятиэтажки на проспекте можно было добраться троллейбусом, но Татьяна выбрала такси - впервые она позволит себе проехаться не за чужой счет.

В подъезде никого не оказалось - добрый знак, и все идет, как нож по маслу. Лифтом она добралась до второго этажа и там столкнулась с бородатым брюнетом, выводившим на прогулку пару черных ризеншнауцеров. Непонятно, почему человеку трудно пройти пару пролетов пешком? С такой мыслью она поднялась до восьмого этажа, всматриваясь в неровности цементного пола и лестничных ступеней, исследуя подушечками пальцев поверхность перил.

Увлекшись, она не сразу заметила, что занозила безымянный палец. Тут же ей жаль себя, а беспокойство и неуверенность, как заноза, вторгаются и саднят.

К счастью, уже восьмой этаж, обитая клеенкой дверь с бронзовыми цифрами "4" и "5" и, один поверх другого, два звонка, из которых один не должен работать. Татьяна сосет кровь из ранки, а потом вдруг начинает нахально и быстро играть на кнопках звонков, как на клавиатуре баяна: до и си-бемоль (оказывается, оба работают), до и си-бемоль (ты неправ, Жорик, и абсолютный музыкальный слух может быть полезен, даже если у тебя есть слух гармонический), до и си-бемоль (и наслаждение безнаказанностью хулиганства), до и си-бемоль (и предчувствие расплаты за другую, куда более лихую проделку)!

Вот теперь можно перевести дух и успокоиться, оставить в покое ни в чем не повинные звонки, звоночки, звонища, подойти к окну, мурлыча под нос "Татьяна, русская душою...", и сквозь грязные стекла с трудом различить темную фигурку бородача с собаками и долгожданную парочку, выворачивающую во двор со стороны гастронома.

Дергается, сбивается на скачки сердце (из-за ее взбалмошности и в этот раз все могла сорваться), и требуется, требуется время, чтобы его успокоить, утишить, а фигурки уже у самого подъезда. Татьяна распахивает настежь окно и, явившись всему февралю, кричит: "Жорик, Жорик!", пропевая фразу из их общего незавершенного музыкального этюда (ла-ла, ла-ла-ла), и машет рукой онемевшим, задравшим головы зрителям.

Замысел свершился, все прямые сошлись в одной точке, и требуется ничтожный отрезок времени, чтобы приступить к отсчету этажей в обратном порядке, и вдруг догадаться, что там внизу никакой не Жорик, и восьмое место в плацкартном вагоне - наверху, а она с детства боится высоты, и следовало бы обменять билет,а впрочем поздно и все равно.

Гражданская война

- Замечательно выглядите, Андрей!

- Вы тоже необыкновенно свежи, Александр!

- А как давно мы не виделись, товарищ физрук!

- Я бы сказал, с завтрака, друг мой. Впрочем, я успел соскучиться по вашему обществу!

- А я просто обрыдался!

- И откуда у нас с вами дружба такая, Александр? Начальница давеча даже беспокоиться начала.

Диалог двух мужчин означает всего лишь, что две лагерные язвы - физрук Андрей Б. Гольдберг и вожатый первого отряда Александр Г. Виноградов встретились.

Скоро полдень, стоит сумасшедшая жара, дети слоняются по лагерю с пустыми, как у рыб, глазами, а эти двое бредут вдоль воды и томно обмахиваются сломанными во поле с березы веточками.

Разговор перетекает на напарницу Александра Г. Виноградова. Девушке приспичило устроить после полдника вечер поэзии в романтической обстановке при свечах. Дело хозяйское, да только не хочется ей в одиночкупреть в зашторенной палате и надсаживать горло, усмиряя детей. Что до Александра Г. Виноградова, то ему не только не хочется, но и не можется. Ему, как Чайльд-Гарольду, все обрыдло: дети, напарница-дура, работа. Физрук предлагает напарницу-дуру изнасиловать стоя, чтобы враз поумнела, а детей и работу послать на фиг, но Александру Г. Виноградову проще всех пустить под одну гребенку, то есть послать на фиг и детей, и вожатую, и советчика-физрука. Заменить бы поэзию на купание, но врачиха кричит, что вода холодная, детей может схватить судорога, все потонут, а ее посадют. А лучше всего самим бы сейчас искупаться, да только вода и в самом деле ледяная.

- Мальчики, ложитесь загорать! - приподнимает голову из травы вожатая младшеньких-шестилеток Марина С. Юрьева, единственная в лагере женщина, которую Александр Г. Виноградов не причисляет к набитым дурам.

- Разрешите рядом, - вкрадчиво говорит Андрей Б. Гольдберг, разоблачается и в одних плавках начинает все ближе и ближе подползать к расплавленному, словно только что из доменной печи на песок вылитому телу Марины С.

Юрьевой.

- Не охальничай, - бормочет та и через какое-то время отползает к реке. - Дети рядом.

- Поговори у меня, я у тебя враз все лямки на купальнике оборву! - с тоской говорит физрук, но вместо того, чтобы исполнить угрозу, откидывается на спину.

Марина С. Юрьева смеется низким смехом.

Рябь, которую Андрей Б. Гольдберг обозвал прибоем, пошлепывает по доскам купалки, как любящая мать по попке раскапризничавшегося ребенка. Через десять минут подло эмигрирует за бугор тень от растущей на обрыве сосны, и никак не лезет в башку светлая мысль о том, чем еще заполнить зияющую пустоту пространственно-временной протяженности (в просторечии называемой летней педагогической практикой).