Наполеоновские войны - [88]
Итак, неудивительно, что, не считая Тироля, Австрия вела войну только силами старой армии, а это в свою очередь гарантировало то, что особенно в 1813–1814 гг. её генералы придерживались стратегии в стиле XVIII столетия, направленной на уклонение от решающего сражения. А когда впоследствии в кресло канцлера сел Клеменс фон Меттерних (Clemens von Metternich), режим уже не доходил даже до того, что был готов сделать в 1809 г.: Меттерних, не являвшийся ни в коей мере тем архиконсерватором, о котором ходили легенды, был по-настоящему обуян страхом перед революцией и к тому же меньше всего хотел оттолкнуть от себя своего повелителя, Франца. В сущности, преобразования не остановились полностью. Волна патриотической пропаганды успокоилась, восстановилась жёсткая цензура, а эрцгерцоги Карл и Райнер лишились всякого влияния, но, тем не менее, произошёл ряд перемен, причём некоторые из них имели большую важность. В 1811 г. был обнародован новый гражданский кодекс, включающий многие иосифианские концепции. Враждебность Франца к экономическому развитию сменилась экономическим либерализмом, что привело к таким мерам, как сокращение привилегий гильдиям и отмена законов, запрещавших ввоз машинного оборудования и организацию новых фабрик. Принимались радикальные меры для сдерживания натиска инфляции за счёт выпуска новых денег, а в 1812 г. венгерский парламент, создававший помехи финансовой реформе, был распущен, и Венгрия с этого момента по 1825 г. во всех отношениях управлялась так же, как остальная часть монархии. Однако в конечном счёте всё это почти не имело значение: несмотря на все попытки укрепить связь между народом и режимом, Австрия уже вступила на дорогу, ведущую к 1848 г.
Россия: Александр I, «Негласный комитет» и Сперанский
В отличие от Испании и Австрии реформы в России начались по времени гораздо более близкие к восшествию Наполеона. Павел I (1796–1801) содействовал росту централизации, повышению эффективности армии и сокращению привилегий дворянства[234], всему этому был положен конец, когда в 1801 г. его убили в результате недовольства аристократов[235]. Новый царь, Александр I, быстро отменил многое, введённое его отцом, и простил дворян, навлёкших на себя гнев Павла. Несмотря на это, Александр способствовал переменам, правда, его подталкивал не страх Франца: он прежде всего стремился сохранить нейтралитет и искренне восхищался Наполеоном. Побуждали Александра к реформам скорее личные представления и характер[236]. На него, в какой-то степени мягкого молодого человека, жаждущего любви и популярности, большое влияние оказало образование в духе идей Просвещения, которое он получил благодаря своей бабушке, Екатерине Великой. Александра, потрясённого поведением своего известного жестокостью отца и находившегося под воздействием идеалистически настроенного молодого приближённого Василия Каразина, одолевали мечты о необходимости творить добро.
Реальная жизнь брала своё. Хотя Александр получил прогрессивное образование и приобрёл ряд друзей, попавших под сильное влияние его идей о реформах, он был всё же напуган убийством Павла и питал такую страсть к военным делам, что его описывали как страдающего «парадоманией», кроме того, приходил в восторг от жестокого Алексея Аракчеева, ограниченного солдафона с садистскими наклонностями, внушавшего всем ужас. Утверждают даже, что предлагаемые новым царём либеральные меры являлись на самом деле элементом самообмана, направленным на укрепление чувства безопасности своих прерогатив как самодержца. Тем не менее внешне восшествие Александра сопровождалось некоторым смягчением политической атмосферы: была упразднена тайная полиция, ослаблена цензура и определённо поощрялось обсуждение политических и экономических идей (большое внимание уделялось образованию; так, в этот период были организованы несколько новых университетов и положено начало среднему образованию). В то же самое время царь вызвал назад в Россию своего старого наставника Лагарпа, поощрял Каразина на то, чтобы он по мере сил внушал ему идеи образовательных и социальных реформ, и собрал четырёх своих доверенных друзей — Адама Чарторыйского, Павла Строганова, Николая Новосильцова и Виктора Кочубея в «негласный комитет»[237] для обсуждения будущих мероприятий. И всё же, несмотря на туманные мечты Александра, эта группа пришла к единому мнению о том, что Россия не может быть ничем, кроме самодержавной монархии. Никто из реформаторов другого и не представлял, к тому же Лагарп, служивший в директории Гельветической республики, превратился в то время в ярого антиякобинца. Теоретически признавалось, что полномочия самодержца должны ограничиваться законом, но, хотя и началась работа над новым сводом законов, а министру юстиции поручили разработку конституции, из этого ничего не вышло. Аналогичным образом шло пространное обсуждение вопросов крепостного права, но и здесь не удалось прийти ни к чему, кроме нескольких незначительных паллиативных (половинчатых) мер
