Наполеоновские войны - [138]
Новая революционная эпоха?
Период с 1815 г. по 1848 г. отмечен массовыми политическими беспорядками, имевшими характер идущих одна за другой не менее чем трёх волн революций — в 1820, 1830 и, конечно, в 1848 гг. — не говоря уже о многочисленных более или менее значительных восстаниях и прочих волнениях. Нечего и говорить о том, что их по большой части относят на счёт реакционной политики венского урегулирования и Реставрации, низвергших новых кумиров либерализма и национализма, из чего следует вывод, что наполеоновская эпоха породила ряд политических и экономических явлений, само существование которых делало неизбежным яростное столкновение их со старым порядком, или вкратце, что она привела к появлению того, что Джефри Бест называет «мятежным подпольем»[350].
То, что такое подполье не могло не существовать, очевидно. Реставрационное урегулирование не учитывало национальных чувств, а наполеоновская эпоха дала мощный толчок подъёму национализма. Столкнувшись с реалиями иностранной военной оккупации и имея перед глазами волнующие примеры типа испанского восстания, немцы, по крайней мере некоторые, впервые открыли, что они немцы; это нашло отражение в появлении шумного националистического движения, которое мы уже рассматривали. Здесь то, что они почти не прибегали к оружию, чтобы освободиться, не имеет значения, поскольку такие события, как Лейпцигское сражение, создали укоренившийся миф, который использовался в течение всего девятнадцатого столетия. Точно так же поляки и итальянцы могли черпать мужество из создания Великого Герцогства Варшавского и Итальянского королевства, при этом дополнительную бодрость в них вселяли деяния войск этих государств на службе у Наполеона. Не следует также забывать, что наполеоновские войны фактически породили ряд восстаний, внешне имевших ярко выраженный националистический характер: так в 1804 г. сербы под руководством Карагеоргия восстали против турок и создали независимое государство, просуществовавшее до 1813 г., а в Латинской Америке вспыхнул ряд восстаний против испанцев, за несколько лет полностью освободивших континент от испанского владычества. Кроме того, хотя в Греции и не было восстания против турок, там тоже возникло националистическое движение, благодаря отчасти сербскому восстанию, а отчасти появлению Наполеона в качестве образчика борца за независимость Греции — он прежде всего разбил турок в Египте и «освободил» Ионические острова, а такие поэты как Мартелаос и Кораес приветствовали его как «земного бога», который «разорвёт оковы порабощённой страны»[351]. И среди румын, будь то в австрийской Трансильвании или турецкой Молдавии и в Валахии, ряд факторов заставлял отдельные элементы интеллигенции и дворянства считать Наполеона освободителем, следствием чего стало появление так называемой «национальной партии».
С подъёмом национализма был тесно связан подъём либерализма, поскольку считалось само собой разумеющимся, что свободные установления можно создать только в условиях национальной свободы. Благодаря французской революции и Наполеону новое общество, о котором мечтали в восемнадцатом столетии, временно обрело зримую форму, хотя и далеко не совершенным образом. Однако, несмотря на измену Наполеона делу свободы, в глазах либералов империя, властелином которой он был, не говоря уже об обречённых на гибель конституциях Испании и Сицилии, являлись альтернативой, представлявшейся в бесконечное число раз более предпочтительной, чем мрачная реакция, которая, как казалось, в то время овладела Европой. В речах и произведениях таких деятелей, как Бенжамен Констан (Benjamin Constant), Франсуа Гизо (Fran-sois Guizot), Шарль де Ремюза (Charles de Remusat), Фридрих Дальман (Friedrich Dahlmann) и Карл Роттек (Karl Rotteck), звучала мощная критика Реставрации, основная тема которой заключалась в том, что люди могут преследовать только свои интересы, в чём кроется ключ к всеобщему счастью в свободном обществе, что, в свою очередь, требовало создания представительных учреждений, достойного доверия правительства, независимой судебной системы, равенства перед законом и полной свободы личности, слова, собственности, религии и занятий.
Между тем, и для националистов, и для либералов наполеоновские войны были предметом не только мучительной ностальгии, но также и источником вдохновенных мыслей о будущем. Во-первых, они очень сильно способствовали возвеличению войны в глазах некоторых кругов интеллектуального сообщества, в чём первостепенную роль, безусловно, сыграла наполеоновская пропаганда. При империи такие художники как Давид (David) и Лежен (Lejeune) создали вереницу живописных полотен, превозносивших славные деяния Наполеона и его армии, причём в таком стиле, который не мог не пробудить воодушевление в душах приверженцев романтизма, в то время господствовавшего в европейской культуре и, обычно, изображавшего войну как торжество человеческого духа. После высылки императора на остров Святой Елены эти явления могли лишь приобрести дополнительный импульс, по мере того как развитие наполеоновской легенды внушало ностальгию по его правлению и распространяло представления о том, что империя была носителем прогресса, который теперь самым безжалостным образом остановлен. Разумеется, эти мысли бытовали не только среди французов и их приверженцев: для германских националистов Лейпцигское сражение точно так же знаменовало рождение новой эпохи. В нескольких словах, концепцию вооружённой борьбы, причём в такой форме, которая привела бы в ужас писателей восемнадцатого столетия, начали считать по своему существу как достойной славы, так и имеющей политическую ценность, а это, безусловно, играло на эмоциях поколений молодых людей, расстроенных тем, что они слишком молоды для участия в войне. В результате, в состоянии безысходности мечты о свободе начали переплетаться с мечтами о войне, причём эта милитаризация прогрессивных политиков получала дополнительное подкрепление со стороны многочисленных бывших военных — и солдат, и офицеров — которые с наступлением мира оказались брошенными на произвол судьбы и почти не имели шансов на постоянную работу. Будь то итальянские ветераны, присоединяющиеся к карбонариям, испанские ветераны, обращающиеся к политическим заговорам, или английские, отправляющиеся в Латинскую Америку помогать Сан-Мартину и Боливару, люди такого сорта часто находили выход в революционной политике.
