Наполеоновские войны - [7]
Александр I. Портрет 1800-х гг.
Напротив, дворянство тогда очень хорошо осознавало, что революционная «зараза» представляет вполне реальную угрозу социальным устоям государства и их положению. Ведь еще не прошло и 30 лет со времени Пугачевского бунта, а испытанный тогда ужас сохранялся в воспоминаниях нескольких поколений господствовавшего класса. Даже дошедшая до нас частная переписка представителей дворянства в 1812 году наполнена свидетельствами откровенного страха перед Наполеоном, который мог пообещать вольность крепостным[10]. О том, что русские дворяне боялись Наполеона «как носителя идеи свободы и прежде всего крестьянской свободы», в свое время писал известный историк А. В. Предтеченский, а это, по его мнению, в свою очередь способствовало тесному единению дворян как класса вокруг трона. Призрак второй пугачевщины неотступно присутствовал в умах дворян – сравнительно небольшого по численности благородного сословия в многомиллионной крестьянской стране. Русскому дворянству тогда было что терять. Поэтому Россия крепостническая (другой России тогда не было) очень четко определяла Францию, даже сохранявшую к тому времени лишь тень революционных традиций, как своего главного идеологического противника[11].
Идеи революции всегда опасней ее штыков (при условии массового потребительского спроса на эти идеи). Сегодня историки сколько угодно могут рассуждать, что Франция при Наполеоне переродилась, усилиями своего императора старалась адаптироваться под «старый режим», стала рядиться в тогу просвещенного абсолютизма и примеривала феодальные одежды. Проблема в том, что русские дворяне, владельцы крепостных крестьян, продолжали пребывать в убеждении, что наследник революции «безродный» Наполеон Бонапарт мало чем отличался от французских безбожников–санкюлотов[12]. Для них он, в силу психологической предубежденности, по–прежнему оставался «новым Пугачевым». Не случайно даже советский исследователь Н. И. Казаков, вслед за дореволюционным автором В. И. Семевским, отмечал, что «особенно «высоким» пафосом ненависти к Наполеону отличались в 1812 г. русские помещики»[13].
Да, русское дворянство было неоднородным, различалось по знатности, богатству, общественному положению. Существовал верноподданный чиновно–сановный Петербург, «столица недовольных» Москва, где проживали фрондирующие опальные отставники и крупные помещики центральных губерний (очаг дворянского вольномыслия и цитадель сословной оппозиции), присутствовала родовая аристократия, негласно претендовавшая на властные полномочия в государстве, крупное столбовое поместное дворянство и бедные беспоместные чиновники и офицеры, получившие за службу право приобщиться к благородному сословию. Имелись внутри дворянства и общественные группировки, или, как их тогда называли, «партии», ориентированные и защищавшие разные модели развития страны: «английская»[14], «русская»[15], с некоторыми оговорками – «немецкая»[16]. Но вот о существовании «французской партии» в источниках можно найти только искаженные отголоски[17]. Правда, в переписке 1812 г. у некоторых русских патриотов в шовинистическом угаре в качестве давнишнего пугала фигурировали «иллюминаты» и «мартинисты» (чаще всего под них подходили масоны), правда, больше как некие фантомы и агенты Наполеона. О связях мартинистов с Наполеоном очень любил высказываться Ф. В. Ростопчин, правда, не приводя особых доказательств. «Я уверен, – писал он, – что Наполеон, который все направляет к достижению своих целей, покровительствует им и когда–нибудь найдет сильную опору в этом обществе, столь же достойном презрения, сколько опасном»[18]. Хотя на самом деле масоны изучали туманные доктрины европейских мистиков и клеймили революцию и французского императора как врага «всемирного спокойствия». Но эти термины («иллюминаты» и «мартинисты») больше использовались как жупелы, а также козырь для бездоказательных обвинений в пронаполеоновской ориентации и в стремлении заключить мир с Францией в адрес некоторых высокопоставленных лиц в окружении Александра I. Подобные абсолютно вздорные подозрения выдвигались против многих сановников, и их беспочвенность была очевидной даже для властей. Примечательно, что принадлежность к иллюминатству некоторые горячие головы приписывали не только известному историку Н. М. Карамзину, но даже самому главному «обличителю» – Ф. В. Ростопчину[19]. При этом стоит отметить, что в начале ХIХ в., несмотря ни на что, Франция по–прежнему в поведенческом отношении оставалась Меккой всей дворянской аристократической культуры и являлась законодательницей моды.
Наполеон и его штаб. Художник Ж.-Л.-Э. Мейссонье.1868 г.
В свое время советский историк Н. И. Казаков в своей работе привел интересную подборку мнений и отзывов (в основном отрицательных) представителей русского общества того времени о французском императоре и проводимом им внешнеполитическом курсе[20]. В целом же правительственная политика по отношению к Франции, в частности война против Наполеона в 1805 г., пользовалась поддержкой и не вызывала общественного недовольства. А таковое периодически возникало, причем с откровенно антифранцузской направленностью, назовем только хронологически близкие к 1805 г. события: Тильзитский мир 1807 г., русско–шведская война 1808 – 1809 гг., кампания 1809 г. против Австрии.
