Наполеон - [169]

   — У меня в руках, — продолжал он, — письмо для генерала Лапи, который назначен губернатором острова. — И начал читать: — «Дорогой генерал», — но потом запнулся. Одного письма было явно недостаточно, чтобы выразить благодарность, которая переполняла его душу. И он с некоторой робостью продолжал говорить экспромтом:

   — Верьте мне, генерал, господин мэр и все остальные, присутствующие здесь, я уезжаю от вас с огромным сожалением и величайшей благодарностью. Вы приняли меня, хорошо отнеслись ко мне, когда весь мир был настроен против меня. Вы благосклонно приняли особенности моей личности, жили по моим законам, дали мне силы и возможность передохнуть после всех тяжелейших несчастий, обрушившихся на меня, и жестокого обращения. Со своей стороны я сделал всё, что мог, для острова и его жителей. Я не исполнил всё, задуманное мною. Многие из моих самых сокровенных планов так и не осуществились. Но в этом нет ни вашей, ни моей вины. В этом преступная вина подлых и бесчестных людишек по ту сторону моря, которые в нарушение всех данных ими обязательств, в нарушение любых законов справедливости отказали мне в том, что принадлежит мне по праву. Тем не менее я уезжаю с острова, оставляя на нём мир и процветание. Я оставляю вам чистый, удобный для жизни город, дороги и деревья, за которые, по крайней мере, ваши дети скажут мне спасибо. Я забираю с собой своих солдат и вверяю оборону острова генералу и вам. Охраняйте его с честью и оставайтесь верны знамени Трёх Пчёл. Я оставляю здесь вместе с вами, и в этом залог моей веры в вас, мою любимую мать и сестру. Я знаю, вы сможете их защитить и будете с ними почтительны. Я никогда вас не забуду: этот остров навеки останется в моём сердце. И если Господь Бог позволит мне, я сделаю для вас всё возможное, как в своё время вы сделали это для меня. — Голос его упал до шёпота: — Господа, прощайте.

Стоящая вокруг него толпа ответила приглушённым ропотом. И не нашлось бы там человека, который не был готов вот-вот пустить слезу.

Однако никто не противился его скорому отъезду, несмотря на то что при этом остров частично утрачивал своё благополучие и рушились их светлые надежды на лучшую жизнь. Они походили на убитых горем детей, осознавших, что уже никто не будет так о них заботиться и любить и что никогда у них не будет такого покровителя.

Пон и другие «отцы острова» выступили с короткими ответными речами, в которых постарались выразить своё сожаление и признательность.

Это были стандартные речи должностных лиц, но они пришлись к месту и понравились Наполеону. В них не было обычных дворцовых комплиментов или грубой провинциальной лести по отношению к могущественному монарху. Они просто благодарили его за дела, неброские, но обладающие практической ценностью, которые он за столь короткое время осуществил во благо их маленького королевства, за то, что он, как правило, брал на себя половину расходов на эти мероприятия, а часто целиком оплачивал их.

Кемпбелл всегда с насмешкой относился ко всему этому и считал, что Наполеон проявлял скупость: «Он покрывал только половину расходов, вторая половина оплачивалась за счёт муниципалитета». Но кто может утверждать, что настоящий монарх должен платить за всё сам! Поэтому официальные речи Лапи и Традити Наполеон рассматривал как награду за свои труды и признание своих заслуг.

После выступлений император удалился.

«Но куда же он направляется? Он не сказал нам!» — продолжали недоумевать «отцы острова».

В десять часов все присутствующие направились на мессу. Император шёл к собору в сопровождении губернатора и мэра. Там он обратился к Богу с просьбой помочь ему и указать правильный путь в этом самом авантюрном из всех его предприятий.

В одиннадцать часов при абсолютно спокойном море в порт вошла небольшая фелука. Старший сержант Бенини поспешил на вершину холма во дворец Мулини доложить, что ни французских фрегатов, ни британского корабля поблизости не обнаружено.

В полдень, после визита цирюльника, Наполеон опять с решимостью — теперь или никогда — принялся за воззвания. Разгуливающая по террасе Полина видела, как он напряжённо что-то писал, исправлял и комкал листы бумаги, подобно поэту в порыве вдохновения. Не выдержав, она подошла к окну и спросила: «Наполеон, я могу тебе чем-нибудь помочь?» Она бы с удовольствием выступила в качестве секретаря. Но он, крайне сосредоточенный, хмуро взглянул на неё и ответил: «Нет, благодарю тебя, Полетт». Полина вернулась в сад, слегка обиженная: «Разве я недостойна доверия после всего, что сделала для него? И что ему скрывать? Теперь все знают, что он уезжает. Правда, он никому не сказал, куда направляется. Но почему он не сказал мне — ведь я знала столько секретов? Что я сделала неправильно? Или он не может мне простить разговора про Оргон? Или, может быть, он Мне не доверяет из-за тех улыбок и взглядов, которые я бросала на Кемпбелла? Но я делала это исключительно ради Наполеона! Вероятно, он думает, что я могу по неосторожности что-нибудь сболтнуть полковнику, когда тот приедет обратно».

Вдруг она остановилась как вкопанная на террасе и сжала кулачки: да, она сделала правильное умозаключение! Как он мог такое про неё подумать? Полину охватила ярость, но она слишком любила Наполеона и потому, пройдясь по террасе ещё один раз, она поднялась к себе в комнату и отперла маленький ящичек из слоновой кости, который подарил ей Наполеон (трофей из Египта). Там хранился мешочек из зелёного шёлка, перевязанный эластичной лентой. Открыв его, она высыпала на чёрную бархатную подушечку несколько бриллиантов. Наслаждаясь блеском камней, она присела рядом и, передвигая бриллианты пальцами, выложила из них на бархате слово «НАПОЛЕОН». Она очень любила драгоценности и всегда подбирала их себе с большим вкусом. Но это были не просто украшения — это были её сбережения. Немногие бы поверили, что Полина способна отложить хотя бы один су, однако каждый год она откладывала по одному или два камушка в мешочек из зелёного шёлка. Это было её тайной, своего рода священный, неприкосновенный запас на случай крайней нужды или величайшей опасности. Даже тогда, когда она запутывалась в долгах, что случалось нередко, и Наполеон (или один из её любовников) был вынужден приходить ей на помощь, она ни разу, ни словом не обмолвилась о существовании мешочка. Теперь ради Наполеона она была готова пожертвовать всем. Медленно, один за другим, она переложила бриллианты обратно в мешочек.