Наполеон и Жозефина - [92]

Наконец-то удовлетворенный, Император с освобожденным рассудком возобновил свои обычные занятия. Окончательно решив развестись, не думая больше о Жозефине, целыми днями плакавшей у замурованной двери, он послал Коленкуру шифрованное письмо следующего содержания:

"Господин посол! Император собирается разводиться. Поводом к разводу стали слухи о намерении императора Александра отдать ему в жены принцессу Анну. Император желает, чтобы Вы откровенно обсудили этот вопрос с императором Александром. Для начала пришлите описание качеств юной принцессы и особенно обратите внимание на время, когда она сможет стать матерью".

Способность к деторождению — вот на чем хотел жениться Наполеон. К несчастью, княжне Анне было только четырнадцать лет, и мать царя была против того, чтобы отдавать ребенка монарху, известному своим сладострастием.

В ожидании ответа из Санкт-Петербурга, Император все больше и больше отдалялся от Жозефины и вскоре стал видеться с нею не более часа в день и только во время обеда. 14 ноября в сопровождении Кристины, с которой он проводил страстные ночи, и несчастной Императрицы, которой теперь сочувствовал весь Двор, он возвратился в Париж.

Более двух недель Наполеон оттягивал решающее объяснение. И наконец 30 сентября после обеда объявил той, которую когда-то так любил, что она должна уйти. Жозефина вскрикнула и упала в обморок. О том, что произошло вслед за этим, рассказывают по-разному. Поэтому предоставим слово мсье де Боссе, префекту дворца, свидетелю этой печальной сцены.

"Я находился в Тюильри с 27 ноября, с понедельника. Во вторник и в среду за обедом я обратил внимание на то, что Императрица сама на себя не похожа, а Наполеон во время трапезы не произнес ни единого слова. После десерта он прервал свое молчание, задав несколько вопросов, но не слушая ответы на них. В эти дни обед продолжался не более десяти минут".

Затем де Боссе переходит к вечеру 30 ноября:

"Их Величества сидели за столом. На Жозефине была большая белая шляпа, завязанная под подбородком и скрывавшая ее лицо. Тем не менее я заметил, что оно заплакано и что она с трудом сдерживает слезы. Все говорило о боли и отчаянии в ее душе.

В этот день тишина за столом была особенно тягостной. Единственными словами, которые произнес Наполеон, обращаясь ко мне, были: "Который час?". Затем он вышел из-за стола, Жозефина медленно последовала за ним. Подали кофе. Взяв чашку из рук слуги, Император сделал всем знак удалиться.

Я быстро вышел, охваченный грустными мыслями. Сидя в кресле в соседнем салоне, служившем сервировочным залом, я рассеянно следил, как слуги переставляют предметы, предназначенные для сервировки стола Их Величеств. Внезапно послышался ужасный крик Императрицы и затем глухой стук. Один из слуг, думая, что ей стало плохо, хотел открыть дверь, но я остановил его, сказав, что, если будет необходимо, Император сам позовет на помощь. Я стоял у двери, когда Наполеон открыл ее и, заметив меня, быстро произнес:

— Входите, Боссе, и закройте дверь.

Я вошел в комнату и увидел Императрицу, лежавшую на ковре. Она застонала:

— Нет, я не переживу этого…

Наполеон обратился ко мне:

— У вас хватит сил отнести Жозефину в ее комнаты по внутренней лестнице и оказать ей необходимую помощь?

Я утвердительно кивнул. Приподняв Императрицу, я решил, что у нее нервный шок. С помощью Наполеона я поднял ее на руки, а он открыл дверь в темный коридор и, освещая дорогу канделябром, проводил меня до лестницы, о которой говорил. Дойдя до первой ступеньки, я обратил его внимание, что лестница слишком узка, чтобы можно было нести по ней Императрицу. Тогда он позвал хранителя портфеля, который днем и ночью дежурил на лестничной площадке у дверей кабинета. Наполеон передал ему канделябр, в котором уже не было необходимости, так как лестница освещалась, и приказал идти впереди, а сам, поддерживая ноги Жозефины, помогал мне нести ее. Был момент, когда мы, споткнувшись о мою шпагу, оба упали. К счастью, все обошлось благополучно, и мы уложили нашу драгоценную ношу на оттоманке в ее спальне. Наполеон дернул сонетку и вызвал камеристок Жозефины.

Наверху, в салоне, когда я поднимал Императрицу, она не подавала признаков жизни. Тогда я подумал, что ей совсем плохо. Но, спускаясь по лестнице, я держал Императрицу на руках, обнимая за талию, ее грудь прижималась к моей груди, а голова лежала на моем правом плече, и в момент своего падения крепче прижал ее к себе, чтобы она не ушиблась. И тут Жозефина едва слышно произнесла:

— Вы слишком сильно сжимаете меня.

И я понял, что не стоит опасаться за ее здоровье, что она вовсе не потеряла сознание.

На протяжении всей этой сцены я был целиком поглощен Жозефиной и не мог наблюдать за Наполеоном. Но когда женщины занялись Императрицей, мы прошли в маленькую комнату перед ее спальней, и я вдруг увидел, что он очень взволнован и обеспокоен ее состоянием. С горячностью Император попытался объяснить мне причину этой душераздирающей сцены:

— Интересы Франции и моей династии требуют от моего сердца такой жестокости. Развод… это мой суровый долг. Я не менее Жозефины удручен… происходящим, но… моя несчастная обязанность… приговорила меня расстаться с ней… Но я думал, что у нее более сильный характер… И я оказался не готов испытать такую боль…