Наполеон. Годы величия - [63]

Мало-помалу, как это всегда случается, строгое соблюдение приказов императора ослаблялось. Но императрица по-прежнему не осмеливалась возобновлять ночные встречи с друзьями. Слова его величества хорошо запомнились г-ну Кола, консьержу павильона «Флора».

Однажды утром, примерно в четыре часа, г-н Кола услыхал непривычный шум и какие-то непрекращающиеся движения внутри замка. Предположив, что виной тому был проснувшийся император — и в этом г-н Кола не ошибся, — он поспешил, насколько это было возможно, одеться и отправиться на свой пост. Он находился на посту уже целых десять минут, когда император, спускаясь по лестнице вместе с маршалом Дюроком, заметил его. Его величество обычно с удовольствием отмечал точность в выполнении своих приказаний, поэтому он на минуту остановился и спросил г-на Кола: «А, уже проснулся, Кола?» — «Да, сир; я не забыл, что слуги должны быть на ногах, когда просыпаются господа». — «Кола, у тебя прекрасная память; это замечательно».

Все это было очень хорошо, и день для г-на Кола начался при самых благоприятных обстоятельствах; но вечером медаль, заработанная утром, показала свою обратную сторону. Император в то утро отправился осмотреть строительство канала на реке Урк. Очевидно, что он остался очень недоволен увиденным; и поскольку он вернулся во дворец в явно плохом настроении, то г-н Кола, заметив это, не удержался, чтобы не сказать такие слова: «Видно, случились неприятности». Хотя он сказал эту фразу довольно тихо, император услыхал ее и, резко повернувшись к г-ну Кола, сердито повторил: «Да, месье, ты не ошибся; случились неприятности». Император затем быстро поднялся по лестнице, а консьерж, опасаясь, что он сказал много лишнего, подошел к маршалу Дюроку, попросив его передать извинения его величеству.

Когда императрица проводила ночь в апартаментах императора, я, как обычно, приходил в спальную комнату его величества утром между семью и восемью часами и почти всегда обнаруживал, что августейшие супруги уже проснулись. Император обычно заказывал чай или настой из цветков апельсинового дерева, при моем появлении он немедленно вставал с постели, а императрица, смеясь, говорила ему: «Что, уже встаешь? Отдохни еще немного». — «Ага, значит, ты уже не спишь?» — отвечал его величество, переворачивая ее с одеялом и слегка хлопая по щекам и плечам, одновременно смеясь и целуя.

Через несколько минут вставала и императрица, надевая пеньюар. Она читала журналы или спускалась по маленькой лестнице, ведущей в ее апартаменты. Она никогда не покидала императора, не сказав несколько слов, выражавших трогательную и искреннюю любовь и самые добрые пожелания.

Любящая элегантную и простую одежду, императрица с сожалением признавала необходимость подчиняться формальным правилам государственного церемониала. Однако драгоценные камни она очень любила и разбиралась в них с большим вкусом; зная, что она к ним неравнодушна, император часто и в большом количестве одаривал ее ими; она обожала украшать себя, а еще больше появляться в них в обществе, вызывая восторг и восхищение окружающих.

Чрезмерно добрая, как всем известно, невыразимо благожелательная, щедрая до расточительности, императрица хотела сделать счастливыми всех, кто окружал ее. Она любила своего супруга с самозабвенным чувством, которое ничто никогда не изменяло и которое было таким же глубоким в последние минуты ее жизни, как и в то время, когда госпожа Богарне и генерал Бонапарт открыто признались друг другу в любви.

Жозефина долгое время была единственной женщиной, которую любил император, и в течение нескольких лет согласие, царившее в императорской семье, было поистине трогательным. Внимательный, любящий и полностью преданный Жозефине, император обожал обнимать ее за шею, за талию, слегка пошлепывать и называть «моя дурашка». Но, говоря по правде, все это не мешало ему быть виновным в некоторой супружеской неверности, не нарушая при этом своих брачных обязательств. Со своей стороны императрица обожала его, старалась угодить буквально во всем, предугадывала все его желания, удовлетворяя любые, даже мельчайшие просьбы.

У императрицы была великолепная память, чем часто пользовался император; она также была прекрасной музыкантшей, играла на арфе и пела с большим чувством. Она обладала идеальным тактом, тонким пониманием того, что именно надлежит делать в данный момент, ей было свойственно высказывать разумные, очень верные суждения, которые уже не подвергались сомнению; и обладая характером всегда доброжелательным, чуждым резким сменам настроения, всегда снисходительная в отношениях и с друзьями, и с врагами, она умела восстановить мир, где бы ни возникали ссора или несогласие. Когда император гневался на своих братьев или на других лиц, что случалось часто, то стоило императрице сказать несколько слов, как все сразу улаживалось.

Императрица была очень щедрой и делала много пожертвований, проявляя удивительную изобретательность, чтобы найти повод для очередного дара. Многие эмигранты жили, полагаясь исключительно на ее благотворительную деятельность; она также поддерживала очень активную переписку с монашеским орденом «Сестры милосердия», монахини которого ухаживали за больными, и посылала ордену массу вещей. Она приказывала слугам ходить по городу и оказывать от ее лица благотворительную помощь нуждающимся. Ежедневно множество других лиц также получали от нее подобные дары. И все эти подаяния, все эти многочисленные подарки приобретали исключительную ценность, благодаря той искренности, с которой они предлагались, и тому разумному подходу, с которым распределялись.