Наполеон. Годы величия - [53]

Такая нежность была поистине трогательной, особенно у человека такого высокого ранга.

Моя служба, допускавшая меня к сокровенным моментам жизни императора, давала мне возможность радоваться подобным картинам семейного счастья. Поскольку я затронул тему болезней императора, то скажу несколько слов о наиболее серьезной из перенесенных им, за исключением той, которая вызвала его смерть.

Во время осады Тулона в 1793 году один канонир был убит у своей пушки; и Бонапарт, тогда еще только полковник артиллерии, подхватил досылатель снарядов и несколько раз, используя его, зарядил пушку. Несчастный артиллерист страдал от болезненного зуда в его наиболее злокачественной форме, которым Бонапарт и заразился и от которого его излечили только много лет спустя. Доктора считали, что болезненный вид его лица и чрезвычайная худоба, продолжавшиеся такое длительное время, явились результатом этой болезни, от которой к тому же его неправильно лечили. В Тюильри он принимал серные ванны и некоторое время носил нарывной пластырь, таким образом продолжая страдать очень долго, поскольку, по его словам, у него не было времени, чтобы позаботиться о себе. Корвисар по-дружески настаивал на процедуре прижигания; но император, желавший сохранить красивую форму рук, не согласился на этот метод лечения.

Именно во время той осады Тулона он был повышен в должности командира батальона до звания полковника, вследствие блестящей операции против англичан, во время которой он получил штыковую рану в левое бедро. Он часто показывал мне шрам от этого ранения.

Его величество питал непреодолимое отвращение ко всем медицинским средствам; и когда он пользовался ими, что случалось очень редко, то это были куриный бульон, цикорий или винный камень.

Корвисар рекомендовал ему отказаться от всех напитков, имевших горький или неприятный вкус, которыми император пользовался, — как я думаю, из-за опасения, что его могли попытаться отравить ядом.

В какой бы час император ни ложился спать, я всегда входил в его спальню ровно в семь часов утра; он спрашивал о погоде и точном времени. Иногда он жаловался мне, что, мол, выглядит плохо; если это было правдой, то я соглашался с ним, но если нет, то я не уклонялся от истины. В этом случае он дергал меня за уши, называл «дуралеем», а затем просил передать ему зеркало, иногда добавляя, что он просто пытался одурачить меня, а на самом-то деле он чувствует себя очень хорошо.

Он читал ежедневные газеты, спрашивал о людях, поджидавших его в приемной, называл имена тех, кого хотел видеть, а потом беседовал с каждым из них. Корвисар входил, не ожидая разрешения, и императору доставляло удовольствие поддразнивать его, переводя разговор на тему о медицине. Император говорил, что медицина — всего лишь сомнительное искусство, а все доктора на самом деле — шарлатаны, и он приводил примеры в доказательство своего утверждения, особенно из собственного опыта. Доктор не отступал ни на йоту, когда считал, что прав.

Во время этих бесед император брился, поскольку я добился, чтобы этой процедурой он занимался сам. Часто он забывал, что побрил только одну щеку, а когда я напоминал ему об этом, он смеялся и потом уже добривал лицо до конца. Приходил Иван, дежурный хирург, и так же, как и Корвисар, получал свою порцию критики и нападок на его профессию; все эти беседы были чрезвычайно забавны.

В такие моменты император был очень весел и разговорчив, и я верю, что, когда у него под рукой не оказывалось примеров, которые можно было бы привести в поддержку своих теорий, то он не стеснялся выдумывать их; в результате эти господа, доктора, не всегда всерьез воспринимали его утверждения. Однажды его величество потянул за уши одного из своих докторов (если мне не изменяет память, это был Галле). Доктор резко отпрянул назад, вскричав: «Сир, вы делаете мне больно!» Возможно, эта фраза прозвучала не без раздражения, но, вероятно, доктор сказал сущую правду.

Стол

В Тюильри и в Сен-Клу обед подавался в шесть часов; и император каждый день обедал с императрицей, за исключением воскресенья, когда к обеду допускалась вся семья. Только император, императрица и мать императора сидели в креслах; все остальные, будь то короли или королевы, усаживались на простых стульях. Подавалось только одно блюдо перед десертом. Его величество пил обычно вино Шамбертен, но редко не разбавленное водой, и едва ли больше, чем одну бутылку. Обедать с императором являлось скорее честью, чем удовольствием для тех, кто допускался к обеду, поскольку было необходимо, прибегая к обычному выражению, «проглатывать еду с особой поспешностью», так как его величество никогда не оставался за столом более, чем пятнадцать или восемнадцать минут. После обеда, так же, как и после завтрака, император привычно пил чашку кофе, которую ему наливала императрица. Этот обычай ввела госпожа Бонапарт еще во времена Консулата, так как первый консул часто забывал выпивать свою чашку кофе; она продолжала эту процедуру, став императрицей, а императрица Мария Луиза сохранила этот обычай.

После обеда императрица спускалась в свои апартаменты, где вокруг нее собирались придворные дамы и дежурные офицеры; иногда и император сопровождал ее, но оставался в ее обществе только на короткое время. Таков был заведенный порядок жизни во дворце Тюильри в те дни, когда не назначались охота утром, концерт или театр вечером; и жизнь в Сен-Клу мало чем отличалась от жизни в Тюильри.