Наполеон. Годы изгнания - [213]
Улучшение состояния здоровья императора продолжалось часть ночи и все утро. Погода была прекрасной, и император потребовал, чтобы граф де Монтолон вышел погулять и подышать свежим воздухом, а также разузнал о новостях. Когда я остался наедине с императором, он сказал мне, что назначил меня вместе с графами де Монтолоном и Бертраном душеприказчиком его завещания. Мое удивление было столь же большим, как и честь, оказанная мне; запинаясь, я сказал, что всегда буду достойным того доверия и положения, которое он определил для меня. Чувства, охватившие меня, были необычайно сильными. «Я передал гофмаршалу, — заявил император, — завещание в запечатанном конверте, который гофмаршал должен будет вскрыть после моей смерти; скажи ему, чтобы он отдал его тебе, и затем принеси его мне». Когда от имени Его Величества я передал эту просьбу гофмаршалу, тот не скрыл своего удивления; тем не менее он подошел к своему письменному столу, взял оттуда конверт с завещанием и вручил его мне. Император взял конверт, вскрыл его, пробежал глазами по страницам документа и, разорвав его на две части, сказал мне, чтобы я бросил разорванный документ в камин. Это были прекрасные страницы, собственноручно написанные императором, которые следовало хранить. Я держал эти страницы в руке, но император хотел, чтобы они были уничтожены, и я бросил их в огонь камина, где их вскоре поглотило пламя. Я ничего не знал об их содержании. Генерал де Монтолон сказал мне, что в бумагах императора он обнаружил эти страницы, написанные карандашом; согласно сожженным страницам, бриллиантовое ожерелье, которое император отказал мне в одном из дополнений к завещанию, предназначалось поровну в его оценочной стоимости графине Бертран и ее дочери, а также графине де Монтолон и ее дочерям.
Днем граф Бертран пришел в обычное для него время. После него подошли доктора; император встал с постели и, поддерживаемый гофмаршалом, пошел к своему креслу, чтобы пообедать, но поел очень мало из того, что ему было предложено. Он довел до сведения д-ра Арнотта свое отношение к тому позорному обращению, которое британское правительство позволило себе по отношению к нему. Император попросил гофмаршала перевести доктору его слова: «Я приехал, чтобы сидеть у домашнего очага британского народа, обратившись с просьбой об искреннем гостеприимстве, и вопреки всем порядкам, существующим на земле, мне ответили кандалами. Вне всяких сомнений, я был бы гораздо лучше встречен Александром, императором Францем, даже королем Пруссии; эти монархи повели бы себя более великодушно. Но роль Англии заключалась в том, чтобы вести за собой королей и показать всему миру неслыханный спектакль, в котором четыре великие державы все свое внимание сосредоточили на том, чтобы причинить зло одному-единственному человеку. Именно ваш кабинет министров выбрал эту ужасную скалу, где жизнь европейца обречена на гибель через несколько лет, для того, чтобы покончить с моей жизнью, прибегнув к вероломному убийству. Как обращались со мной за то время, что я находился здесь? Нельзя найти хотя бы одного оскорбления, с помощью которого они в свое удовольствие не глумились бы надо мной! Мне было отказано в самых элементарных связях с моей семьей; они не разрешали мне получать какие-либо новости о моей супруге и о моем сыне; в качестве резиденции мне выделили наименее годное для жилья место, где сильнее всего ощущается убийственный климат тропиков; я вынужден был запереть самого себя, привыкшего ездить верхом на коне по всей Европе, внутри четырех стен в условиях нездорового воздуха. Таково, доктор, гостеприимство, которого я удостоился от вашего правительства. Меня медленно и с величайшей аккуратностью, за которой стоял злой умысел, умерщвляли, а исполнителем этого преступления ваших министров является гнусный Хадсон Лоу. Вы прекратите свое существование, подобно величавой Республике Венеции, а я, умирая на этой ужасной скале, завещаю позор своей смерти правящему дому Англии».
Император был превосходен, когда произносил свою краткую, но пылкую речь, которая, с большой точностью переведенная фраза за фразой графом Бертраном, глубоко тронула доктора Арнотта. Он не стал отвечать на обвинения, которые признавал обоснованными, но его лицо выражало неодобрение поведения его правительства. После недолгой беседы император отпустил двух докторов и продержал у себя графа Бертрана до 7 часов вечера.
Я пришел в комнату императора; лампа с абажуром стояла в соседней комнате. Я тихо подходил к его постели, когда он сказал мне, чтобы я принес ему бриллиантовое ожерелье, которое ему передала королева Гортензия в тот момент, когда он покидал Мальмезон. Я пошел забрать его из походного рюкзака, в котором ожерелье было тщательно заперто вместе с расписками за полученные суммы, хранившиеся в банке г-на Лаффитта. Я принес ожерелье императору, который сказал мне: «Добрая Гортензия отдала его мне, считая, что оно может мне понадобиться. Я оцениваю стоимость ожерелья в 200 000 франков; надень его на себя, я отдаю его тебе. Я не знаю, в каком состоянии находятся мои дела в Европе, это — единственная ценная вещь, которой я могу располагать. Ожерелье позволит тебе спокойно ждать выполнения условий моего завещания и дополнений к нему; ты будешь удостоен титула
