Наполеон. Годы изгнания - [206]

25 и 26 марта несколько раз на живот императора накладывались влажные полотенца; доктор поделился со мной своей озабоченностью по поводу состояния здоровья императора и сказал, что его болезнь прогрессирует день ото дня, потому что император отказывается от помощи. «Я вижу только один выход из создавшегося положения, — заявил мне доктор, — а именно, чтобы добавить рвотное средство в бутылку с тем напитком, который он сам назначил себе. В таком виде это средство можно будет предложить ему, не говоря об этой маленькой хитрости». Доктор высказал мне это предложение шепотом в спальне императора, который в это время спал. Я ответил, что ни в коем случае не предложу императору его напиток, смешанный с рвотным средством, поскольку я уже получил от императора строгое указание на этот счет, и императору очень не понравится, если с ним будут обращаться подобным образом. «Посоветуйтесь с Монтолоном и гофмаршалом, — добавил я, — но, что касается меня, я отказываюсь принимать участие в этом деле». Разговор на эту тему закончился, и доктор более никогда к нему не возвращался.

На следующий день, 27 марта, доктор, как обычно, пришел в 8 часов утра. Император рассказал ему, что ночь была неплохой и что граф де Монтолон несколько раз помогал ему менять нижнюю фланелевую рубашку. Воспользовавшись хорошим настроением императора, доктор заявил, что тот должен больше доверять медицине. «Все это прекрасно, — заявил император, — но вы работаете, как слепые, и медицина больше убивает людей, чем спасает их». День прошел как обычно: император то лежал в постели, то садился в кресло в соседней комнате, сначала беседовал с графом де Монтолоном, затем с заменявшим его графом Бертраном. Перед императором стоял стол с несколькими графинами, наполненными холодными напитками, но он в течение всего дня ничего не пил.

Увидев графа Бертрана, император спросил его: «Итак, сэр гофмаршал, как вы себя чувствуете?»

«Идеально, сир. Мне хотелось бы, чтобы то же самое было сказано о Вашем Величестве; как вы находите эти напитки с добавленным к ним рвотным? Они приносят вам пользу?»

Император ничего не знал о сделанном мне предложении, и так как он испытывал боли в животе, то немедленно вызвал меня; я находился в соседней комнате. Внезапно его лицо охватил гнев. «С каких это пор, сэр, ты позволяешь себе отравлять меня, смешивая напитки на моем столе с рвотным? Разве я не говорил тебе, чтобы ты ничего не давал мне без моего разрешения? Разве я не запрещал тебе этого? Вот так ты оправдываешь мое доверие к тебе! Ты знал об этом! Убирайся вон!»

Я потерял дар речи: никогда император не говорил со мной таким образом, но его гнев был неуместен. «Сир, — заявил я ему, — я могу заверить Ваше Величество, что, насколько мне известно, в этих напитках нет рвотного. Действительно, вчера в спальной комнате Вашего Величества доктор говорил мне о необходимости смешать рвотное с напитками, предназначенными для вас, не поставив вас об этом в известность; но я подумал, что отговорил его, сказав, что он не может позволить себе поступить подобным образом в отношении Вашего Величества. Что касается меня, то я никому не разрешал входить в эту комнату. Если же доктор осуществил свою идею, то мне не сказали об этом, и это могло быть сделано в буфетной».

«Пришлите ко мне Антоммарки».

К счастью для доктора, его не оказалось дома; я выдержал основную тяжесть взрыва императорского гнева, и этим же вечером пришел доктор, чтобы получить свою долю. Он пытался оправдать себя тем, что убеждал императора, что его продолжительный отказ от предлагаемой ему помощи ставит под угрозу его жизнь. «Ну что ж, сэр, разве я нахожусь перед тобой в долгу? Разве ты не веришь, что для меня смерть будет означать благодеяние небес? Я не боюсь смерти, я ничего не буду делать, чтобы ускорить ее, но я не буду хвататься за соломинку, чтобы сохранить жизнь». Император резко приказал доктору удалиться и в течение двух дней не принимал его. Этот инцидент испортил императору настроение до конца дня. Он приказал мне выбросить все графины с напитком, стоявшие на столе, в открытое окно и с раздражением сказал: «Конечно, я надеюсь, что никто не позволил себе что-либо добавить к моей лакрице».

Днем я сделал ему перевязку на руке: кожа на месте прижигания побледнела, и кусочек пластыря не очень промок. Как я уже упоминал, единственной пищей императора с того времени, как он перестал выходить из своих комнат, были суп и желе. Губернатор, обеспокоенный тем, что дежурный офицер более не видел императора, настаивал на том, чтобы его навестил британский доктор.

28 и 29 марта ничем не отличались от предыдущих дней. Ставни держались закрытыми, и император ночью и в течение дня часто переходил со своей постели на кушетку или садился в кресло. Он распорядился, чтобы открыли дверь из его комнаты в сад и попросил графа Бертрана выйти туда и найти ему цветок. Гофмаршал принес ему анютины глазки, и император поставил этот цветок в стакан с водой на свой стол. Гофмаршал и граф де Монтолон выступили в защиту доктора, рассказав императору о том, как сильно был расстроен доктор, поскольку на его плечах лежала огромная ответственность. Доктор думал только об одном: хоть немного облегчить страдания императора. Доктор был бы доволен, если бы император позволил ему привести другого доктора, который мог бы вызвать у императора доверие, чего не смог добиться д-р Антоммарки. «Прекрасно, скажите ему, что я увижу его завтра». На следующий день император принял д-ра Антоммарки и произнес: «Доктор, я — мертвец».