Наполеон. Годы изгнания - [204]

В течение предыдущих шести месяцев состояние его здоровья постоянно ухудшалось, а 17 марта император слег в постель и уже почти никогда не покидал ее. В тот же день отец Буонавита из Лонгвуда уезжал в Джеймстаун, чтобы затем на корабле отплыть в Европу. В утро своего отъезда он пришел попрощаться с императором, которого не видел в течение нескольких недель. Император слушал мессу в своей постели при открытой двери, соединявшей его спальную комнату с часовней. Когда этот добрый человек с трудом подошел к постели императора, он преклонил колени и поцеловал руку императора. Император пригласил его встать и присесть в кресло. Я подошел к священнику и протянул ему руку, чтобы он смог опереться на нее. Император сказал ему то, что он должен был передать его матери и его семье, когда прибудет в Рим. Отец Буонавита был глубоко тронут спокойствием императора и его смирением; он был настолько потрясен разрушительным воздействием болезни на черты его лица, что не смог сдержать слез, когда покидал комнату. «Мой дорогой друг, — обратился священник ко мне, — император неузнаваемо изменился; я намерен сообщить его семье, что если его не увезут как можно скорее, то он погибнет». После того как я помог ему спуститься по нескольким ступенькам, я обнял его, пожелал благополучного плавания и затем вернулся обратно к императору.

Две недели спустя Жантилини, который не захотел воспользоваться кораблем, отплывшим с отцом Буонавита, один отправился в Европу. Император дал Жантилини рекомендательное письмо, адресованное семье императора, с просьбой о выплате ему пенсии в размере 1200 франков; у него также был чек на сумму 16 000 франков, результат его сбережений и жалованья. Так как он не хотел брать с собой такие деньги, то он передал чек мне, чтобы положить эту сумму на счет императора, который затем попросил кардинала, чтобы тот выплатил эту сумму Жантилини, когда тот прибудет в Рим. Мы очень беспокоились о том, что эти два отъезда скажутся на состоянии здоровья императора.

До всех этих событий император узнал о кончине своей сестры — великой герцогини Тосканской Элизы. Эта весть очень опечалила его, и он сказал бывшему с ним графу де Монтолону: «Ну что ж, сын мой, теперь моя очередь». И так как генерал пытался отвлечь императора от подобных гнетущих мыслей, то Его Величество добавил: «Вы напрасно стараетесь вселить в меня надежду. Я чувствую, что я более не гордый Наполеон; вскоре монархи не будут опасаться моего побега с этой скалы».

Я уже рассказывал, что император настоятельно просил графа де Монтолона заставлять его выходить наружу. Утром 17 марта граф пришел, чтобы, как обычно, попытаться убедить императора сесть в карету; при этом разговоре присутствовал и доктор, который также настаивал на этом. Император лежал в постели, возражая против их предложений: «Я чувствую себя так скверно, когда возвращаюсь домой, — заявил он, — и мне так хорошо в постели! Ладно, Монтолон, если вы настаиваете, то посмотрите, стоит ли там карета». Генерал вернулся и сказал, что карета ждет императора и снаружи почти нет ветра. Император поел немного желе, которое я предложил ему, надел брюки, домашние туфли, шарф, зеленое пальто, круглую шляпу и вышел, опираясь на руку графа де Монтолона. Но когда он подошел к карете, то не смог взобраться в нее. Он вернулся обратно в свою комнату, чувствуя, как все его тело пронизывает ледяной озноб, и тут же направился прямо к постели, чтобы лечь в нее. Я накрыл его вторым одеялом в то время, как Сен-Дени и Новерраз нагревали полотенца, которыми я закутывал его ноги и которые я менял по мере того, как они остывали. «Ты возвращаешь меня к жизни, — заявил император, — боюсь, что меня ожидает возврат болезни: он или спасет меня, или убьет». Так как он жаловался на живот, то я и на живот положил нагретые полотенца. Император почувствовал себя лучше, и ему удалось немного вспотеть, после чего он отпустил доктора, а графу де Монтолону сказал: «Сын мой, идите и завтракайте, я знаю, что засну». Когда эти господа ушли, император попросил меня почитать ему о кампаниях Дюмурье.

Днем, в обычное для него время, пришел граф Бертран, и император обсудил с ним военные операции генерала Дюмурье. Император потел так сильно, что несколько раз чувствовал необходимость сменить свое нижнее белье. Почувствовав себя лучше, он захотел выйти к своему дубу и посидеть под ним, пока будут проветривать его спальную комнату. Долго оставаться снаружи дома он не смог и вернулся в постель, поддерживаемый с обеих сторон Новерразом и графом де Монтолоном, и в этот момент у него случился новый приступ. Он послал за доктором, который еще не вернулся из города, куда отправился сопровождать отца Буонавита. Когда доктор появился в Лонгвуде, кризис у императора миновал, и он, раздраженный тем, что доктора не было, отказался его видеть. Я провел ночь поблизости от императора, но в соседней комнате; ночь прошла спокойно.

На следующий день, 18 марта, граф Бертран, которому сообщили о новых приступах озноба, охвативших императора, пришел в девять часов утра, чтобы осведомиться о состоянии здоровья Его Величества. Этот час визита для графа был необычен: император был этим удивлен и дал мне указание сказать графу, что он чувствует себя прекрасно. Он съел бисквит и выпил немного малаги, и поскольку был готов выйти в сад, то вызвал графа де Монтолона. Добравшись до своей скамейки, он ощутил сильнейший приступ рвоты, и его вырвало всем, чем он только что подкрепился, но тем не менее он настоял на том, чтобы еще посидеть на скамейке, пока не вынужден был вернуться в свою комнату. Черты лица императора сильно исказились; как и накануне, он был вынужден лечь в постель и смог согреть ноги и тело только при помощи нагретых полотенец. Был немедленно вызван доктор: он стал говорить о приеме лечебных средств; император ничего не хотел принимать. Ему составлял общество граф де Монтолон, пока не пришел граф Бертран. После ухода гофмаршала император попросил меня продолжить чтение описаний кампаний Дюмурье.